До самой смерти
Шрифт:
РОКСОЛАНА КОВАЛЬ
ДО САМОЙ СМЕРТИ
Этой ночью, под звездным дождем, мы сидели у костра и многозначительно молчали. А мне так много хотелось ей сказать! Но я молчал, молчал, как всегда, пока багряные всполохи за дымкой искр ласкали ее плечи, тонкие ключицы и нежную шейку.
Я тоже их ласкал.
Взглядом.
Я не смел к ней прикоснуться.
Больше не смел.
А
Первая встреча или роковая черта, поделившая наши жизни на «до» и «после»?
Изнуренные схваткой, облитые кровью захватчиков, мы шли по освобожденным землям, преисполненные гордости за свою отвагу. Несколько десятков вызволенных из плена толпилось вдоль дороги, боясь поверить, что затянувшийся кошмар уже в прошлом.
Она стояла среди них, одна из многих, и по-детски радовалась освобождению. Я понял, что пропал, когда увидел это худенькое босоногое чудо. С россыпью серых веснушек, с бесхитростным взглядом ребенка, она вдруг затмила собой рослых красивых сородичей. Я ослеп к другим и видел в толпе ее одну. Мое сероглазое чудо в короткой тунике, с прекрасными крыльями, трепетавшими над нежными плечами.
Да, мы героически спасли их из плена, мы пришли освободить и отвести их домой. К родным и близким, что ждали и надеялись, не меньше пленников. Но как бы я позволил ей уйти? Мы прошли вместе несколько дней, а я уже не мог дышать без нее.
Я любил ее от головы до пят.
Я освободил ее из плена врагов и взял в свой плен. В плен своей любви. А она билась в нем, как птица в клетке, каждый день мечтая о небе. Она хотела упорхнуть в край зеркальных озер и островерхих скал, окруженных древним таинством лесов. Мне не было места ни в том загадочном краю, ни в ее строптивом сердце. Оно билось, оно трепетало, оно горело надеждой обрести свободу. Свободу от моих чувств, ставших ей оковами. Другие пленники вернулись в родные места, к своим крылатым соплеменникам. А она…
А она медленно умирала в моих безжалостных руках. Не такая, как другие, в незнакомой стране, с непонятным чужаком, угасала вместе со своей надеждой.
Лисайя – птица вольная. Петь птицелову она не пожелала.
– Неужели все, что было между нами, тебе совсем неважно? – осмелился спросить я, когда золото восхода вплеталось в ее растрепанные косы.
– Отчего же? – тихо возразила она, нервозно сжимая отвороты плаща. – Меня очень тронула твоя забота. Как ты нес меня двое суток через лес, жертвуя последние запасы воды. Как присыпал целебным пеплом мои раны и тихонько дул на них, чтобы хоть немного облегчить боль. Как заботливо укрывал холодными ночами и охранял мой покой, отгоняя голодных хищников. Видишь, я помню все, что ты для меня сделал!
– Пожалуйста, Лисайя… – простонал я, взглядом умоляя ее не продолжать.
Хотел подсесть ближе, но она высвободилась из моих рук и поднялась, решительно скинув с плеч так полюбившийся ей плащ. Я стоял перед ней на коленях, готовый на все ради ее прощения. Она возвышалась надо мной, мой маленький, грозный воин в солнечной броне. В широко раскрытых глазах – решимость, но губы дрожали, словно каждое слово давалось ей с трудом. Она привыкла одерживать победу над слезами, но сейчас они катились по ее пепельным щекам, оставляя на них блестящие извилистые дорожки. Извилистые, как путь к этому обрыву, где зародились наши чувства и где должны были исчезнуть.
– Ты залечил мои раны! – надрывно продолжила она, глядя на меня сверху, преисполненная достоинства.
Мое сероглазое неприрученное чудо. Я знал, что она сейчас скажет, поборов охватившую губы судорогу. Я не хотел этого слышать. Я все еще любил ее.
От головы до пят.
– Ты залечил мои раны. Остались лишь уродливые шрамы от крыльев… которые ты безжалостно отрезал! На этом самом месте! Этим самым кинжалом!
– Я просто хотел, чтобы ты была рядом. Была со мной до самой смерти.
– Что ж, я буду с тобой, – тряхнув волосами и вскинув голову, с вызовом сказала она и посмотрела мне в глаза, сжимая в нервных пальцах мой позолоченный кинжал.
– Лисайя…
– Я буду с тобой до самой смерти! До твоей смерти, Птицелов!
Ее рука, такая тонкая и нежная, взметнулась, словно спугнутая птица, и кинжал золотым пером вонзился в мою грудь, разорвав летнее утро в черные клочья. Когда я увидел ее снова, она стояла надо мной, прекрасная и непонятая, в ярких лучах солнца.
Больше ее ничто не держало на чужих землях, и она могла отправиться к своему племени, к зеркальным горным озерам, окутанным вековым таинством.
Лисайя – птица вольная. Я не смог ее приручить. Лети, лети, лети и прощай…
Я медленно умирал, корчась в безмолвных муках, но не мог отвести от нее взгляда. Она улыбалась сквозь слезы, раскинув руки и глядя в бездонную синеву неба, а за ее спиной распускались новые белоснежные крылья.