До следующего раза (сборник)
Шрифт:
До этого черного дня оставалось еще три месяца.
24. Были кочки, с которых мы проваливались по колено, по пояс, по грудь — в секс, секс, секс, перенасыщенный плотский образ жизни, вне запретов и стыда, чавкающий, чмокающий, сладкий, страстный, сладострастный образ жизни, прерываемый сном, едой, служебными обязанностями и естественными надобностями.
Но самое страшное, что было в болоте, — это огромные пространства мелочей. Абсолютно ровные, без кочек, непонятного серо-грязно-лилово-будничного цвета, тряские, желейно-жидкие и чрезмерно податливые, они плавали в болоте,
По мелочным омутам можно было продвигаться единственным способом — бежать что есть силы, на скорости отряхивая с ног разные оторвавшиеся пуговицы, нестираные носки, не купленный к ужину хлеб, утерянные копейки, просыпанную соль, разбитую тарелку, сломанный выключатель в ванной, капли мочи на полу в туалете, пыль на телевизоре и тысячи, тысячи, тысячи прочего, прочего, прочего…
Монолог
«Мой мальчик был высокого роста, хорошо ориентировавшийся в пространстве (не то что я)…»
Когда Фант впервые прочитал эти строки в прекрасной и трагической повести Сусанны Георгиевской «Монолог», его пронзило смертоносное в своей обнаженности ощущение. Фанту показалось, что буквы горят на белой странице и выжигают зрение…
«…Глаза его — словно крылья, всегда в полете.
…Велосипед… Я не успела купить ему трехколесный велосипед. Я была бедна.
Он знал все марки машин. Потому что — мальчик. Мой сын был мальчиком.
Перед тем как уйти на фронт, я каждый день зарывала в холмик его могилы игрушки. По ночам мне казалось, что он стучится в двери ко мне. Он одет в свое некрасивое желтое пальтецо. Стучится и улыбается робко, потерянно…
— Ма-а-ама!»
— Иоланта! — закричал, забился, задергался Фант. — Иоланта, Анфиса, благоверная, подруга моя, спутница! Боже, ВОТ ЧТО СТРАШНО ПО-НАСТОЯЩЕМУ! Не слова, которыми мы обмениваемся, мало осознавая их тяжесть или их бестелесность… Не последствия даже этих слов… Не внезапное осмысление слепящей краткости счастья… Страшно ЭТО:
«…каждый день зарывала в холмик его могилы игрушки…»
Бежать, бежать, бежать… Спрятаться друг в друге… Войти друг в друга… Любить друг друга… Жить вечно… Это очень важно, чтобы люди жили вечно. Особенно маленькие…
У Фанта пока нет маленького. Так уж получилось, что не заимел он еще ни сына, ни дочки. Вот такой, неспешный, оказывается, человек: тридцать семь лет уже, а детей нет.
Малыш Анфисы, о котором Фант пишет в своей «Фуге», — не его ребенок. А под Анфисой следует понимать… Иоланту. Да-да, речь идет именно об Иоланте. Имя же Анфиса Фант выбрал специально. Такой уж он решил провести эксперимент: дать женскому персонажу самое ненавистное имя и — вопреки ему! — сделать героиню симпатичной, вызывающей сочувствие и даже заслуживающей любви.
Совершенно неважно, кто был отцом того самого малыша. Важно, что уже на четвертом месяце беременности Иоланта осталась одна-одинешенька.
И еще важно… горько… душераздирающе… что ребенок этот… умер…
у-м-е-р У-М-Е-Р УМЕР УМЕР УМЕР
Ему не исполнилось и полугода. Мальчик умер от лейкоза. Иоланта едва не сошла с ума. Она знала: причина болезни таилась в ней самой. И причина эта та же, что и у кошмара, который
…Это случилось на двенадцатом году жизни Иоланты. Ее отец работал в торгпредстве во Франции, они всей семьей жили в Париже. Той весной отец с дочкой отправились в короткую поездку на море — в Аркашон. Сняли на три дня домик в окрестностях города, предвкушая наслаждение солнцем, морским ветром и лангустами: оба страсть как любили морских раков.
Ясным апрельским утром подводная лодка «Дельфин», курсировавшая в Бискайском заливе, произвела немотивированный пуск ракеты. Кто отдал приказ — человек или компьютер, — осталось неизвестным. Ракета взорвалась, едва выйдя из шахты, — в трехстах метрах над уровнем моря.
Иоланта собирала ракушки на пустынном пляже. Внезапно вдали — почти на горизонте — что-то сверкнуло. Иоланта стояла спиной к морю, и это спасло ее глаза. Она не увидела, как в воздухе взбух ослепительный огненный шар и устремился ввысь. Но платье на девочке вспыхнуло. Когда Иоланта в ужасе обернулась, над морем расползался сверкающий «бублик» — гигантское тороидальное кольцо. Его подпирал толстый столб — смерч воды, выброшенной из моря Взрывом. Через несколько секунд «бублик» и столб воды приняли форму колоссального гриба, но этого Иоланта уже не видела. Она каталась по земле, объятая пламенем. И тут обрушилась ударная волна. Девочку понесло по песку, по пылающему кустарнику, по камням. Лопнула кожа на лице и руках. Изо рта и носа хлынула рвота, смешанная с кровью. А над пляжем уже вставала черная вода, окаймленная грязной пеной, — Взрыв поднял цунами…
Иоланту, полуживую, нашли через несколько часов в трех километрах от обезображенного пляжа. Поиски начались и продолжались под нудным дождем, сочившимся из внезапно образовавшихся низких туч. Тучи были пропитаны радиацией. Радиоактивный дождь шел еще несколько дней. Бассейн реки Лер и нижнее течение Гаронны, включая эстуарий Жиронду, были объявлены зоной национального бедствия. Чрезвычайная обстановка там сохранялась много лет…
В том же году, получившем название года Неприятности, только уже осенью, прогремел еще один случайный Взрыв — над полуостровом Варангер: там взорвалась перевозившаяся на тягаче боеголовка.
По счастью, ни тот, ни другой Взрывы не стали «казус белли». Более того, именно Неприятности послужили последними толчками к подписанию Договора…
В Европе погибли в общей сложности пятьсот тысяч человек, в том числе и отец Иоланты. Эксперты считали, что это «благополучный» исход: могло быть в несколько раз больше. Но Взрывы прогремели не в самых населенных районах.
Иоланта выжила. Больше года она лежала в разных клиниках. Перепробовала на себе все схемы лечения лейкоза: ВАМП, ЦАМП, циклосферан с преднизолоном, краснитин с циклофософаном и преднизолоном… Редчайший и давно преданный анафеме катрекс… Экстрасенсы, знахари, травники, рефлексотерапевты, колдуны… Наконец, произошел перелом: Иоланту вывели в длительную ремиссию. С психикой дело обстояло сложнее, но и здесь врачи справились: года через три Иоланта пришла в норму. Тогда-то мать и увезла ее на только что начатый Орпос.