До следующего раза (сборник)
Шрифт:
— Зачем такие сложные манипуляции? — Иван Данилович отвернулся от стены и недоверчиво уставился на Жабрева.
— В тепе много хитростей. Эта — лишь одна из многих. Кто-то отправляет из пункта А в пункт Б какое-нибудь барахло — например ящик ветоши, А некто посторонний хочет, чтобы эта ветошь попала в пункт В. Что для этого требуется? Требуются ТИПы. Как вы хорошо знаете, ТП-кабина оборудована двумя дверями — входными и выходными. Функции их меняются, но для пассажира есть непреложное правило: если ты вошел в одну дверь, то выходишь обязательно через другую. То же — и с грузами. Только после закрытия входной двери вовсе не обязательно отправлять кабину. Можно тут же открыть выходные двери и вытащить груз с другой стороны. А уж ТИПы позаботятся, чтобы внешне это выглядело как отправка: розовое табло и прочее.
— Значит — кража? — Филин почесал переносицу.
— Ну зачем же так грубо? Просто переадресовка.
— А как же получатель в пункте Б?
— О, это элементарно. Вы когда-нибудь видели внепространство? И я не видел. И получатель в пункте Б не видел. И никто на свете. А внепространство — это очень коварная штука. Оно самопроизвольно смыкается, размыкается, — словом, ведет себя своенравно и непредсказуемо. Иногда глотает грузы. Людей вот не глотает — иначе никто не пользовался бы телепортацией, — а грузы, экая жалость, порой исчезают. Ничего не попишешь — природа!
— И что же, высокопоставленные ТИПы вроде вас не
— Ну что вы! Обижаете. Это работа для стажеров, кандидатов, новичков. А руководит, конечно, старший по званию.
Филин думал всю ночь и все следующее утро. А в полдень четвертого дня — полумертвый от жажды и голода — он дал Жабреву согласие.
Вечером разомкнулся ТП-канал. В кабину телепортации вошел уже не просто видеожурналист Филин, а ТП-кандидат первой категории.
Иван Данилович еще не знал, что эти четверо суток провел не в незнакомом городе, а во все той же Москве. Новый кооператив «ТИП», построенный в Капотне, предоставлял ТП-услуги в виде персональных кабин всем новоселам. Надо ли говорить, что среди будущих новоселов не было ни одного, кто не принадлежал к ТИПам.
Словом, Жабрев говорил истинную правду. У тепе действительно много хитростей. И Филину предстояло хорошо потрудиться, чтобы разобраться в них досконально.
Жабрев… Сейчас, когда Иван Данилович висел в неизвест…
…рить честно, папка, сначала я испугался. Сначала я очень испугался. Ужас как. Ну представь — еще несколько часов назад все было превосходно. Мы с мамой играли на компьютере в «Пикник на обочине». Я трижды добирался до Золотого шара — удивительное везенье. Потом легли спать.
Вдруг — посреди ночи — все как задрожит, как задрожит! Бац! — и квартиры нашей нет. Чернота. В голове свист. Удушье. И тут же свет какой-то неясный, убийственный запах гнили, и я лечу в какую-то жижу. Брызги, вонючие ошметки во все стороны, я начинаю тонуть.
Ну не тонуть — погружаться. Минуты две я барахтался, наконец вылез на кочку. Нет, кочкой ее назвать сложно.
Нечто мягкое, но не вязкое, не липкое, не хищное — на глубине полуметра. Сесть нельзя, зато можно стоять и осматриваться.
Ты меня, конечно, извини, папка, но осматриваться я начал не сразу. Сразу меня начало рвать. И вовсе не стыдно. Тут любого затошнит — такая вонь стояла. А потом я к этой гнили как-то привык, притерпелся, что ли, испуг тоже пропал — вот тогда я и начал вертеть головой.
Каким-то чудом меня занесло в дремучее-предремучее болото. Можно так сказать — дремучее болото? Мне кажется, можно. Видел бы ты это болото — еще не так выразился бы.
Насчет «чуда» — это я, конечно, загнул. Для малышей, может, и «чудо», а мне сразу все стало ясно. Верно, кто-то надо мной пошутил. Нехорошо так пошутил. Навел ТОПку, набрал наобум какой-нибудь адрес — и нажал курок. Откуда я знаю про ТОПки? Ты меня, папка, опять же извини, но ты сам виноват: прячешь свои ТОПки очень примитивно. Я уже много раз их в руках вертел.
Словом, очень плохая шутка. У меня-то ведь ТОПки с собой нет. Ну попадись мне этот шутник!
Вода в болоте была зеленоватая, с какими-то синими плавучими комьями. Над водой стоял рыжий слоистый туман, так что с видимостью дело обстояло плохо. Метрах в тридцати еще можно было что-то разглядеть: на границе поля зрения колыхались какие-то растения — то ли безлистые деревья, то ли гигантская трава, а может, и древовидные папоротники, — но дальше все растворялось в рыжем киселе.
Я никак не мог понять, папка, почему эти травянистые деревья качаются. Ветра-то над болотом не было никакого.
Туман стоял совершенно неподвижно, только слои его медленно перемешивались, а деревья колыхались. Лишь позднее я подумал, что все это напоминало, будто в глубинах гнилой жижи шевелилось какое-то колоссальное животное. И хорошо, что это я позднее подумал. Потому что тогда, на болоте, от такой мысли я вполне мог поддаться панике.
Впрочем, если даже подводное чудовище там и водилось, на жиже это никак не отражалось: поверхность ее была абсолютно ровной. Ни волн, ни кругов на воде, ни приливов-отливов. Только бегала какая-то мелкая живность: издалека — вроде бы водомерки, а вблизи рассмотришь удивительно: маленькие такие крабики с четырьмя клешнями.
И ведь не проваливались в жижу — резво бегали, хватали что-то невидимое с поверхности и быстро-быстро жевали.
Да, еще летали мухи. Ну, может, и не мухи. В общем, крылатые насекомые. Сначала я подумал: они туманом питаются. Честное слово: летит такая муха сквозь туман, а за ней спиральный ход остается, словно она дыру в этом рыжем киселе проедает. Потом одна такая муха — размером с хорошего шмеля — мне на руку села. Я даже охнуть не успел, а она деловито проткнула всеми четырьмя лапками кожу боли никакой! — и стала наливаться моей кровью. Да как быстро! За две-три секунды раздулась до величины теннисного шарика. Я сбил ее другой рукой — она шмякнулась в жижу и… утонула. Ушла на дно. Если, конечно, у этого болота было что-то такое, что можно назвать дном.
Поверхность зеленого сусла при этом не шелохнулась.
Вот, папка, когда мне опять стало страшно. Ведь если налетит с полсотни таких мух — во мне и крови не останется. Я принялся обдумывать, как же выбраться из этого болота.
Но, видно, кто-то обо мне всерьез заботился. Воздух задрожал, задвигался, в жиже — с оглушительными хлопками стали появляться большие воронки. Словно по мне кто-то принялся палить гигантскими воздушными пузырями. Причем весьма прицельно. Воронки все ближе, ближе. Вдруг — хлоп! — и опять в глазах черно. Опять свист. Кратковременное удушье. Потеря орие…
…ном пространстве в абсолютной черноте, перед его глазами во всех подробностях вставало это ненавистное лицо. Возник бы он сейчас перед Филиным въяве — не ушел бы живым. Иван Данилович со сладострастием представлял в мечтах, как стискивает руки на шее Сыча, или крепко возит его мордой по кирпичной стене, или медленно погружает в ванну с кислотой. Не было такой казни, которую Филин не вспомнил бы и не применил к воображаемому подонку.
Что было совсем плохо — Иван Данилович не мог вести счет времени. Он даже приблизительно не ориентировался, как долго он висит в темноте минуты или часы. Это было пространство без времени.
И тут начало подкрадываться удушье.
Сначала пришло ощущение дискомфорта. Усилилось чувство тревоги, чуть быстрее заколотилось сердце. Появилась легкая одышка. Затем по телу прошла волна испарины. Дышать стало ощутимо труднее. Сердце дернулось и выдало экстрасистолу. Пот сразу стал холодным. Он теперь лил не переставая холодный липкий пот страха перед смертью.
Воздуха не хватало. Сердце уже не билось, а трещало в груди. Судорожно разинув рот, Филин извивался в конвульсиях — и ничто на свете не могло ему помочь. Сердечных средств с собой не было, ветерка не ожидалось, а кондишен в этом пространстве, очевидно, не предусматривался.
«Все, умираю…» — подумал Иван Данилович. Затем еще раз: «Все, умираю…» И еще: «Умираю…» А потеем и эта мысль расползлась на рваные клочья. Сознание залил черный, обжигающий льдом ужас, паучий смертный страх, не имеющий ни эмоциональной окраски, ни словесного выражения и сравнимый лишь с кошмаром нечаянного убийства.
Сознание…
…сле второго переноса,
Вторым броском меня переправили в ледяную пустыню.
Над головой висело низкое закопченное небо, к которому прилипли сахарные крупинки звезд, а вокруг расстилался… как бы это выразиться… не бурелом, а ледолом. Торосы, глыбы льда, изломы, сугробы, трещины… Было очень холодно. Не настолько холодно, чтобы нельзя было терпеть, но я физически ощущал, как из тела уходит тепло.
Какие-нибудь полчаса — и я превращусь в сосульку, стану еще одной драгоценностью в этом ломбарде ледяных сокровищ.
Выход, папка, был только один. Я схватил полупрозрачную темную глыбу размером с виолончель, поднял над головой и с натугой швырнул на острые изломы. Глыба рассыпалась на тысячи сверкающих осколков. Я поднял еще глыбу и тоже бросил. Через десять минут я уже был мокрый от пота, моя одежда исходила паром — хотя какая это одежда: ночная пижама! — но я не останавливался: все бил и бил лед, отчетливо понимая, что даже короткая передышка равносильна смерти. Да, я знал: если спасение не придет в ближайшие полчаса, я погибну — от перенапряжения ли, от холода или от крупозной пневмонии. Но неужели я должен был ждать смерти сложа руки?
У меня немели пальцы, ноги дрожали от частых приседаний, но я продолжал ломать лед. Вдруг краем глаза я заметил движение. Что-то мелькнуло среди бутылочно-зеленых глыб. Я присмотрелся. У подножия невысокого тороса извивался огромный кольчатый червь. Маслянисто-блестящее тело его — казалось, собранное из тысячи колец — достигало метров пяти в длину, а толщиной эта тварь была — с футбольный мяч. Голова чудовища как таковая отсутствовала, но безглазый передний конец тела открывался огромной зубастой пастью, в которую вполне могла войти моя нога целиком. Или голова.
Отвратительно извиваясь, червь довольно быстро полз по направлению ко мне. Я не стал дожидаться, пока он доползет, и пустился в бегство.
И сразу же увидел еще одного червя — метрах в двадцати впереди. Этот гад был куда больше в размерах. А чуть дальше — третий. И четвертый…
Меня затрясло. Все видимое пространство вокруг кишело чудовищными червями, которые, похоже, сползались ко мне. Словно я был долгожданной приманкой или самым аппетитным лакомством на свете.
Я продолжал бег, но теперь это было движение по какой-то немыслимой кривой. В голове словно включился компьютер: я оценивают расстояние до ближайшего гада, огибал его, держась как можно дальше, потом засекал следующего червя, снова менял направление, ловил взглядом двух-трех чудовищ, избирал оптимальный путь — и так я несся без цели, без плана спасения, без логики — иной, кроме логики автомата.
А потом, папка, я заметил впереди большой синеватый торос с плоской вершиной. Он был похож на тепуи в миниатюре — на те столовые горы в Южной Америке, которые я не раз видел в географических видеофильмах. Может быть, мне это сравнение пришло в голову позднее, а тогда я увидел и оценил почти отвесные стены тороса, прикинул высоту — больше трех метров — и понял, что это хоть какой-то, но шанс. Я подбежал к торосу и, не помня себя от страха и ненависти к тем, кто вздумал вершить мою судьбу, полез наверх. До сих пор не знаю, как мне это удалось. Я впивался в лед ногтями, зубами, сбивал колени и локти, срывался, но снова припадал к стене — карабкался все выше, выше, выше, выше…
И вот я на торосе. Ровная, как видеоэкран, поверхность. Во все стороны — ледяной лом. И множество поблескивающих кольчатых тел, ползущих к торосу. Стоп, папка, почему — поблескивающих? Ведь сначала была ночь, это я отчетливо вижу, а потом она сменилась каким-то невообразимым временем суток. Помнится, меня это поразило. Не сразу, правда, но поразило: солнца нет, но и облаков нет, и темнота ушла — какая-то светящаяся дымка затянула небо, и это немного напоминало ту волшебную пору московского зимнего дня, когда только-только начинают сгущаться сумерки.
И все же — поблескивающие кольца червей. Откуда взялся этот блеск? Может быть, электрические разряды?.. Нет, папка, тогда я об этом не думал. Не до того было, честное слово. А думал я — ты удивишься! — об экологии. Клянусь! Вот не сойти мне с этого места — я трясся от страха на вершине тороса, но при этом думал: что за психованная экология в этой идиотской ледяной пустыне?! Обитают здесь какие-то гигантские черви — пяти-, семи-, чуть ли не десятиметровые. А другой живности вроде не видно. Чем же питаются эти гады? Друг другом? Нецелесообразно — природа такого не потерпит. Воздухом? Сказочки. Вон как они прытко передвигаются — что за метаболизм у этих червей?
И тут же на этот вопрос я получил ответ — нет, скорее, намек на ответ. Одна из тварей доползла до подножия тороса и с ходу… вгрызлась в лед. Даже крошки полетели. Судя по всему, ротовой аппарат гада работал как отличная буровая головка. Червь исчезал во льду очень быстро — скорость его почти не снизилась, словно он шел сквозь пломбир. А блеск кольчатой шкуры усилился в несколько раз. Может, черви используют энергию водородных связей воды? Не знаю, не знаю…
Еще один червь впился в торос. Потом еще и еще. Вдруг меня словно током ударило. Я осознал, что гады как угодно могут менять направление в толщине льда. И если они стремятся добраться до меня, то сейчас, наверное, идут вверх.
И точно. Словно мина взорвалась — выбив султан ледяной крошки, из тороса вертикально вверх вылетел червь.
Я не стал дожидаться, когда эта орава накинется на меня.
Да, папка, я пошел на самоубийство. А что мне оставалось делать? Наверное, в ту секунду я повзрослел лет на двадцать.
Сделав глубокий вдох, я обхватил плечи руками и головой вниз броси…
…возвращалось к Филину — словно поднималось сквозь водяную толщу из невообразимой глубины. Сначала он даже не понял, что возвращается сознание. Просто была дикая головная боль — и никаких воспоминаний, никаких ассоциаций, ни даже тени прозрения: кто я? где я? зачем я? Адская боль — и первый проблеск сознания: мысль о том, что боль эта — головная.
Потом пришло ощущение тела и пространства: вот руки, вот ноги, я лежу на спине, подо мной неровная поверхность, в правый бок вливается какой-то тупой предмет, дышать можно, но трудно — высокая влажность, очень душно, лоб, щеки, шея, грудь в поту, глаза закрыты, под веками зеленый сумрак.
В довершение всего пришло сознание собственного «я»: да-да-да, я Филин, Иван Данилович Филин, журналист, корреспондент видеогазеты «Накануне», у меня была схватка с ТИПами на ТОПках, потом чернота, удушье, смерть… Нет, не смерть… Я лежу на какой-то неудобной штуковине в каком-то неудобном месте, у меня раскалывается голова, но я размышляю значит, живу…
Филин открыл глаза. Зеленый сумрак мерещился ему неспроста. Он лежал в густом лесу — даже так: в джунглях, — и кроны нижнего яруса смыкались в пяти-шести метрах над его головой. Прорезался слух. Оказывается, тропический лес был полон звуков: кричали птицы, в зарослях кто-то громко щелкал, вдалеке хохотал какой-то упырь, в двух метрах от Филина на лиане сидел небольшой пушистый зверек с огромными ушами и большими влажными глазами, отдаленно напоминающий Чебурашку, и по-змеиному шипел.