До свидания, Сима
Шрифт:
— А должно было быть так красиво, — сказал он и всхлипнул.
Я поднял голову и увидел, что мы лежим на полу совершенно одни, на диванах и креслах отрубившиеся до облавы девчата. Тихо вскочив, я побежал к балконной двери, успел отодвинуть стеклянную дверь-купе, как два выпавшие откуда-то сверху армейских ботинка зверски ударили меня в грудь. Охнув, я с размаху полетел обратно в комнату, споткнулся о Бэнека и ударился головой обо что-то железное.
Глава пятая
День негров
Я
Из госпиталя меня забирала Моника — подруга жены. Она только и делала, что не переставая болтала, пыталась меня одевать, ругалась с персоналом, снисходительно назвала меня «человеком детского возраста», словом, вела себя как шустрая боевая мамочка стокилограммового неуклюжего дитяти с забинтованной головой и двумя фингалами под глазами.
Так меня с больничным одеялом на плечах усадили на заднее сиденье ее новенькой красной «Тойоты». Строгая медсестра сунула уже севшей за руль Монике какой-то конверт, и мы поехали.
— Нет, ты только скажи, и как тебя угораздило? Жена ходит целыми днями сама не своя, думает, что ее муж оставил, а он себе в госпитале прохлаждается. И не надо мне тут говорить, что не хотел ее волновать. В конце-то концов, можно было позвонить и наврать, что срочно куда-нибудь улетел, дать какую-нибудь весточку. А это что такое? — обратила она внимание на подсунутый сестрой конверт, который все это время держала между пальцами у руля. Мы въехали в пробку, и она начала пробираться в свободный перекресток тротуарами и газоном, между делом распаковывая конверт. — Твою мать! — закричала она хриплым голосом. — Ты что, не был застрахован? — и я увидел в зеркале заднего обозрения ее страшно расширенные глаза. — Тысяча сто фунтов! Они что, совсем страх потеряли? Да я им сейчас головы…
Тут она резко развернулась, так, что я завалился на бок, ударила по газам и, распугивая пешеходов, понеслась обратно в госпиталь скандалить.
Пока она ругалась с врачом, сестра всучила мне еще две квитанции на шестнадцать фунтов, которые ранее по доброте душевной хотели прислать жене по почте. С этими коварными бумажками я слоноподобной тенью бегал вверх и вниз по конструктивистским лестницам за своей сильно накрашенной, маленькой, но пробивной Жанной д’Арк.
— Ну чего ты молчишь? — наехала она на меня, когда мы повторно воспроизводили отъезд из больницы. — Что — язык проглотил?
Я оживленно покивал ей в зеркальце. Она посмотрела на меня озабоченно и ударила по тормозам, да так, что меня прямо болезным лицом впечатало в спинку переднего сиденья, какой-то негритенок въехал на скутере нам в зад, и меня, как набитую тряпьем куклу, бросило обратно на диван.
— Ты что, правда потерял дар речи? — спросила она, мохнато прищурившись густо накрашенными ресницами.
Я снова покивал.
— Во дела! — искренне
Негритенок в большом круглом шлеме, похожий на сперматозоид, подошел к ее двери и, плаксиво извиняясь, подал ей десятифунтовую бумажку.
— Отвали! — сказала она головастику, повернулась ко мне, но через секунду спохватилась, выскочила из машины, дала ему по каске, выхватила деньги и начала осматривать и гладить задницу своей машине. Вмятина была почти незаметная на пластмассовом бампере.
— Ерунда, — сказала потерпевшая, усаживаясь за руль и запихивая деньги под заслонку. — Эти козлы на скутерах, как мухи в супе, вечно они мешаются.
Я обернулся и через тонкополосатое заднее стекло увидел мальчика, стоя рыдавшего над завалившимся набок мотороллером.
Мы приехали к нам домой. Жена и ее сестра были на работе, и Моника начала выполнять женские функции, отправляя меня в ванную со стопочкой белья и поторапливая к разогреваемому обеду. Раньше мы меняли квартиры хотя бы раз в год, потому что моя любила новые места, а я вечно привыкал, прирастал, и мне было трудно покидать даже съемную хату. Но потом стали в целях экономии постоянно снимать с ее сестрой, и поэтому я испытал по-дурацки трогательное чувство возвращения в отчий дом.
Хоть я и был рад, что она от меня не ушла, но я все же боялся увидеть жену и даже подумывал как мальчишка удрать из дому.
Подкрепившись, я сидел молча у стола, думал об этом и трогал жесткий, как гипс, бинт на своей голове. Кухня у нас маленькая, и поэтому, когда Моника начала мыть посуду, ее аппетитная попа оказалась непосредственно напротив моего лица. Подчиняясь инстинкту, я протянул руку и взял ее за ягодицу. Она разбила тарелку и сердито обернулась, потом расслабилась, видя мою безмолвную кривую улыбочку, и промекала козой:
— Бе-едный.
Я вздохнул и потупился. Она поспешно выключила воду и уселась ко мне на коленку.
— Трудно тебе не разговаривать?
Я отрицательно помотал головой.
— Хочешь меня?
Я пожал плечами.
— Блокнотик хочешь?
Она принесла огрызок карандаша и блокнот, в котором я старательно накорябал печатными буквами: «Я не готов с ней увидеться».
— Хочешь, поедем ко мне, а там что-нибудь придумаем?
«А что придумаем?»
— Ну, что тебя еще куда-нибудь долеживать отправили.
«Куда?»
— В санаторий за городом. Мы можем тебя туда и вправду устроить. Как у тебя с деньгами? Ах да! — вспомнила она про квитанции и задумалась. — Ну, короче, придумаем.
«O’кей».
Мы прихватили ноутбук, кое-какие другие мои вещи, замели следы и поехали на другой конец города. Вечером к Монике прискакала жена и начала буйно искать меня по шкафам и закуткам. Но я надежно стоял за дверью в комнате и знал, что там она меня не найдет. У нее вообще были кармически нехорошие отношения с дверями. Потом она долго плакала в объятиях хозяйки, а я стоял рядом и ненавидел себя. Моника дала ей чего-то выпить и увезла домой, пообещав, что как только мой врач разрешит, отвезет ее в загадочный санаторий.