Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
3. Первые вздохи
Таким образом, Арман-Луи, ещё совсем недавно ученик, в один прекрасный день проснулся уже сложившимся бойцом, достигшим возраста, когда сердце стучит быстрее обычного, когда цветок, выхваченный и из-за корсажа блузки, держат, краснея, и когда цветок этот кажется ценнее всех сокровищ мира, а также когда вдруг бледнеют, заслышав девичий голос.
Понятно, что Арман-Луи заглядывался на м-ль де Сувини и находил её прелестной давно, и так же давно чувствовал её душу, душу редкостной доброты. Завидев её, он робел поднять на неё глаза, любовался ею разве что украдкой.
— Э, да она совсем созрела для замужества! — смеясь, заметил католик.
— Кто? — не сразу понял Арман-Луи.
— Черт возьми, ну конечно же, м-ль де Сувини!
— Адриен?
— Да, Адриен!
Арман-Луи зашелся от гнева. Он сходу придумал предлог, который мог дать повод ссоре с приятелем.
— Послушай-ка, господин маркиз, — крикнул он. — Почему вы позволили себе назвать мадемуазель де Сувини по имени?!
— Велико ли дело! Просто я его знаю.
— Ну это уж слишком! Только два человека могут называть мадемуазель де Сувини по имени: господин де Шарней и я.
— Да ладно вам, эта привычка вполне может распространяться и на её соседа, даже если он не родственник.
— Учтите, я этого не потерплю!
— Но почему я должен церемониться, из-за прихоти гугенота? Что ж…
Он не успел договорить фразу, потому что Арман-Луи стремительно налетел на него и атаковал. Драка была долгой, упорной, яростной, слышались лишь восклицания г-на де Шофонтена.
Несмотря на боль, усталость, вконец измученные, они продолжали драться, Рено с ухмылкой, Арман-Луи ожесточенно, хотя оба задыхались.
— Значит, мадемуазель де Сувини созрела для замужества?! Прекрасная мысль! — клокотал Арман-Луи. — И кто же это собирается жениться на ней в наших краях?
— Черт побери! Да я знаю двадцать дворян, которым могла прийти в голову эта идея! — улыбался г-н де Шофонтен.
— Двадцать — это цифра, вы назовите имена!
— Имена? Ну так, прежде всего, я!
— Ты?!
И драка возобновилась, более жестокая и упорная, более долгая, грудь в грудь, сцепившись руками. Арман-Луи не отступал, Рено не собирался поддаваться. Удары сыпались один за другим. Арман-Луи был бледен, как смерть, Рено — красен, как огонь.
— Видали лакомку! — задирался маркиз, всегда скорый на колкости. — Прехорошенькая кузина — его собственность! На вот тебе, еретик чертов!.. Он, видите ли, не хочет, чтоб на неё смотрели!.. Глаза-то есть, куда их девать, презренный гугенот? Ты не получишь девушку, ты будешь получать только удары. На, держи, гнусный кальвинист! Вот парочку для начала! Положи её в шкатулочку, свою Адриен, но учти — это не помешает одному славному дворянину, моему знакомому, обратить её в другую веру… Мерзкий безбожник, ад по тебе плачет…!
Каждое слово этой бранной речи, где ругательства перемежались со славословием, отзывалось на нервах и на мускулах Армана-Луи, точно удары шпор по несущейся лошади. Он чувствовал, как волны ненависти захлестывали его сердце. Впервые он испытывал серьезное желание убить Рено.
Наконец два могучих измученных тела рухнули на землю. Арман-Луи — почти разбитый, Рено — почти сломленный.
— Прекращаем драку: завтра я буду ждать тебя в долине Мельницы со своими друзьями, а ты собери своих. Будет битва такая же, как у греков с троянцами: считаю, что мадемуазель де Сувини так же хороша, как Прекрасная Елена.
— Давай сделаем лучше: ты наденешь кольчугу, вооружившись шпагой, топором, кинжалом, и я тоже нацеплю латы — и как два странствующих рыцаря, железо против железа, мы будем истреблять друг друга.
— Пусть будет так. Я согласен. И если, надеюсь, убью тебя, я закажу двадцать месс за упокой твоей души… по крайней мере, тебе не придется выбираться из пекла…!
Итак, назавтра два рыцаря в двух плотных плащах, вооруженные с ног до головы, с кинжалами на боку, со шлемами на голове, встретятся ранним утром в самой пустынной части долины Мельницы…
— Помолись и исповедуйся, — прощаясь, сказал Рено.
— И ты попроси Бога за свою душу, — ответил Арман-Луи.
И вот они стали в боевой готовности друг против друга, железо лязгнуло о железо. Их сила и их ловкость были равными. Рено все время говорил колкости, посмеивался и сопровождал каждый свой удар угрозой или проклятием. Арман-Луи дрался с немой яростью. Вскоре несколько капель крови обагрили их доспехи. Внезапно г-н де ла Герш нанес противнику такой сильный укол длинной шпагой, что наверняка проткнул бы г-на де Шофонтена, если бы не сломалось оружие. Рено, шатаясь, ответил на этот выпад отчаянным ударом топора, который целиком разнес шлем гугенота. Арман-Луи, раскинув руки и закатывая глаза, тяжело рухнул.
— Ах! Боже мой! Я убил его! — крикнул потрясенный Рено.
Он отшвырнул далеко в сторону проклятый топор, наполнил шлем водой и оросил ею лицо своего друга. Арман-Луи не шевельнулся. Рено присел рядом с ним на колени и заплакал.
— Неужели я убил его? Моего единственного, моего лучшего друга? — приговаривал он, отстегивая по частям доспехи раненого. — Я — презренный головорез, бесчувственное чудовище! Если он действительно умер, я не прощу себе этого никогда! Ах, мой бедный Арман-Луи! Ответь мне, поговори со мной!.. Я действительно грубое животное, но я не злодей! Лучше бы умер я, я готов умереть, чтобы спасти твою душу… Чем я буду без тебя? С кем я буду драться? Хочешь, я убью себя или удавлюсь?.. Прикажи, я послушаюсь тебя. А хочешь, я стану монахом? Я уйду на покаяние до конца дней моих в монастырь…
Арман-Луи глубоко вздохнул.
— Святая дева! Его душа вернулась! — воскликнул Рено. И стиснув руки, принялся рыдать.
— Ты все ещё собираешься жениться на мадемуазель де Сувини? — прошептал Арман-Луи, открыв глаза.
— Я — жениться на Адриен?.. Нет! тысячу раз нет!.. Сколь бы она ни была красивой, обаятельной, доброй, соблазнительной, что мне до того? Больше я не взгляну на нее, если ты того желаешь, и никто не посмеет жениться на ней никогда, клянусь тебе в этом!.. Да и какого бы дьявола я связывался бы с ней, гугеноткой, я, истинный католик?!.. Об этом-то ты хоть подумал, болван!.. Ну же, возвращайся к жизни, и побыстрей, иначе я сейчас же рассеку себя вот этой шпагой!