Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему
Шрифт:
Рено тем временем вострил оружие против Каркефу, которого он благоговейно и добросовестно колотил каждое утро, после чего отправлялся на охоту и рыбалку. По вечерам он на носил дружеский визит своему приятелю, который занимался тем, что любовался м-ль де Сувини, которая прогуливалась по дому.
— Ах, как прекрасна жизнь! — говорил Арман-Луи.
— Да, конечно, — отвечал Рено, вздыхая.
Он смотрел, как в мрачнеющей синеве неба исчезал один за другим косяк перелетных птиц.
— Какое все-таки это счастье — жить в этих дивных краях! — снова восторженно отозвался Арман-Луи. — Тебе не кажется, что
Однако в один прекрасный день Рено, топнув ногой, заявил: — И все-таки здесь нам кое-чего не хватает… Как раз чего-то такого, о чем можно только мечтать!
— Да?! Чего же?
— Нам не хватает приключений!
5. Человек с красным крестом
Между тем, однажды дождливым вечером группа всадников постучалась в ворота Гранд-Фортель, прося убежища от непогоды. Г-н де Шарней встретил их на пороге дома и отдал распоряжения отвести лошадей на конюшню, а всадников — в большой зал замка.
Четверть часа спустя у животных уже были высокие, до брюха, подстилки, а чужестранцы сидели вокруг стола, который ломился под тяжестью мясных блюд и кувшинов с напитками. Верховодил этими людьми красивый молодой человек, на вид которому было лет двадцать семь-двадцать восемь. Все на нем было из бархата, кроме камзола, сшитого из кожи. Гарды его шпаги и кинжала, великолепной работы, сверкали золотом и серебром. Массивные кольца золотой цепи лежали на груди, металлические шпоры позвякивали на сапогах. У него был внушительный вид, дерзкий сверкающий взгляд, надменное и суровое лицо, высокий лоб, подвижные брови, вырази тельная и властная линия рта, на голове — лес черных волос. Он говорил по-французски, но с каким-то странным акцентом. Время от времени его глаза останавливались на мадемуазель де Сувини.
Арман-Луи, в первый раз заметив это безмолвное внимание к девушке, поставил бокал на стол. Увидев во второй раз, нахмурил брови. Эти жесты Армана-Луи незнакомец в свою очередь не оставил без внимания. Вскоре он снова скользнул высокомерным взглядом по молодой девушке, а затем перевел его на Армана-Луи и улыбнулся.
Гость решительно не нравился г-ну де ла Герш.
Заканчивая трапезу, г-н де Шарней поднялся, держа в руке бокал, наполненный до краев, и заговорил, обращаясь к гостям:
— Господа, — сказал он, — добро пожаловать в мой дом! Двадцать замков нашей прекрасной Франции, несомненно, оказали бы вам более гостеприимный и щедрый прием, но более чистосердечного и искреннего радушия, думаю, не предложили бы вам ни а одном из них. Дом — ваш! Если вы проголодаетесь прикажите подать еду, если вас одолеет жажда — пейте, если вы устанете — отдыхайте. Почту за честь видеть вас у меня возможно дольше. Я — граф де Шарней. Я был доблестным солдатом и воевал под знаменами прославленного, ныне покойного Генриха Четвертого. А вот это моя родственница — мадемуазель де Сувини…
— А, это мадемуазель де Сувини! — тихо, со странным акцентом, повторил имя представленной ему девушки незнакомец, более внимательно приглядываясь к ней.
— А это мой внук, граф Арман-Луи де ла Герш — дворянин, готовый так же отстаивать честь французского оружия, как и его отец, скончавшийся на королевской службе.
Г-н де Шарней поднял бокал и осушил его до последней капли.
Незнакомец
— Если какие-то причины не позволяют вам открыть нам ваше имя, — продолжал хозяин замка, — можете быть спокойны: пока я жив, оно никогда не будет упомянуто в числе визитеров замка Гранд-Фортель.
Незнакомец встал и наконец заговорил, не снимая маски высокомерия со своего лица:
— Я вовсе не намерен скрывать своего имени. Да и за чем? Оно не из тех, что опасаются произносить вслух, тем более, что вряд ли кто сможет потягаться с ним в славе и известности! Я — Годфруа Анри, граф де Паппенхейм.
Г-н де Шарней поклонился в ответ.
— Вы — представитель того знаменитого дома, в котором из поколения в поколение наследуется высокое звание маршала Германской империи?! — воскликнул он.
— О, я вижу вы наслышаны о знаменитых домах Европы! Теперь единственным представителем Паппенхеймов являюсь я. Через Францию я возвращаюсь в Германию, потому что мой долг зовет меня на войну, которая вновь началась там.
— Снова война? — удивился г-н де Шарней.
— Ее развязали те, кто претендует на религиозную ре форму. Эти люди поднимают отряды, нанимают военачальников, укрепляют города и свои замки, собирают оружие — и все это делается так, как будто речь идет о вторжении иноземцев. Мятежные князья, протестанты, хотят скинуть с трона моего славного властителя — императора Фердинанда. Бог и Святая Дева помогут нам разбить их армии, мы разнесем их укрепленные города, убьем вождей и расширим наши владения за счет нечестивцев.
— Я — гугенот! — медленно и членораздельно сказал г-н де Шарней.
Лицо графа Паппенхейма выражало теперь безумное волнение, от которого у него на лбу, над переносицей, между бровей стали вырисовываться крест на крест два меча — их пурпурные лезвия вдруг ярко проступили на матовой бледности кожи. Рот его чуть было приоткрылся, чтобы произнести угрозу или бросить вызов, но взгляд, неожиданно встретившийся с глазами Адриен, вынудил его тотчас растянуться в улыбке:
— Вы — хозяин, господин граф, когда-нибудь Бог нас рассудит, — сказал он.
Два ярко-красных меча, только что рассекавшие его лоб, постепенно исчезали. М-ль де Сувини, потрясенная, уставилась на графа Паппенхейма, в её глазах застыл немой вопрос.
— Ах-да! — как бы спохватившись, надменно подняв брови, заговорил граф де Паппенхейм. — Вы увидели эти две шпаги, скрестившие свои лезвия на моем лбу? — это знак моего рода, знак Паппенхеймов. Бог запечатлел на наших лбах нестираемую отметину, подтверждающую знатность рода. В Германии любой солдат, увидев знак, тотчас определяет, кто перед ним, трепещет и встает при нашем появлении.
— А здесь никто не трепещет перед вами, господин граф! — заметил ему г-н де Шарней. — Тот, кто говорит с вами, видел коннетаблей и знает, что шпага маршалов Франции стоит шпаги маршалов Германии. И пусть мы не трепещем, зато каждый из нас может сказать те же слова, что и я: «Оставайтесь, дом в вашем распоряжении»; или «Езжайте, ворота открыты!»
И, несмотря на свою спесивость, граф де Паппенхейм склонил голову перед гордым благородством г-на де Шарней.
Час спустя паж уже расстегивал портупею чужестранца в почетной комнате, куда хозяин замка его самолично проводил.