Добро пожаловать в прайд, Тео!
Шрифт:
В Домский собор Фёдор заходить не стал. Он прошел рядом, постоял, глядя на парящего высоко над землей золотого петушка. И пошел дальше. Чудо музыкальной шкатулки Домского собора лучше оставить нетронутым в детских воспоминаниях. Так, как он рассказывал Лоле. Он бы хотел прийти сюда с ней. Показать, как пляшет разноцветный солнечный свет под звуки органа. Рассказать, что именно играет органист. Но этому не суждено случиться.
Фёдор Дягилев прибавил шагу.
***
Солнечный свет действительно танцевал. И орган звучал волшебно.
А она здесь.
Первое, что сделала Лола по приезду в Ригу – поехала на Покровское кладбище. Именно там похоронена Анна Петерсон. И, как выяснилось уже на месте – ее муж. Их надгробия стояли рядом, два обелиска, белый и черный. Лолу почему-то удивило, что нет цветов. Впрочем, и Анна, и Михаил ушли из жизни больше десяти лет назад, с их смерти пошло уже почти двадцать лет, память человеческая недолговечна. А те, кто видели и помнят Анну Петерсон, с годами тоже не молодеют. Лола разделила принесённые розы на две равные части и положила их к белому и черному обелискам.
Спасибо вам за сына.
***
Перед возвращением в Милан ей светил еще один визит. Обещанный. Педагогический. В отчий дом.
– А где мама? – спрашивает Лола после порции объятий.
– Мама прилетит завтра, - отец с усмешкой забирает у Лолы сумку. А она идет за ним и в который раз удивляется – как моложаво он выглядит. Тот самый Лев Аркадьевич Кузьменко. Кому надо, те знают. Кто такой Лев Аркадьевич Кузьменко и почему он «тот самый». Человек, про которого в неполные тридцать лет сняли фильм, получивший золотую пальмовую ветвь. Человек, который теперь сам делает фильмы, которые получают пальмовые и прочие ветви. А если смотреть со спины - мальчишка. И даже седина его не берет.
– А чем ты меня будешь баловать? – Лола догоняет отца.
– А ты заслужила, чтобы тебя баловали? – в тон ей отвечает он.
– Родительская любовь должна быть бескорыстна, - назидательно ответствует Лола.
– Ну раз должна – значит, будет! – смеется отец.
– Стейки замаринованы, «Гинесс» в холодильнике.
– И все же хорошо, что мама прилетает завтра, - после паузы замечает Лола.
– Конечно! – с энтузиазмом отвечает отец. – И пива попьем, и завтра ты перед мамой будешь хорошей девочкой.
Они смеются, сверкая одинаковыми ямочками на щеках.
***
И в самом деле было
И еще - разговоры в сумерках на качелях на двоих. Лола потом не вспомнит, о чем они были. Помнит только, что о чем-то важном, о том, что не останется в памяти, но навсегда осядет в сердце.
А наутро папа привез из аэропорта маму. А сам уехал по своим важным продюсерским делам. И в доме запахло морковным пирогом и кофе с корицей. И слышался женский смех. Потом мама легла отдыхать, а Лола… Лола села смотреть кино. То самое кино, которое она знала наизусть, но все равно испытывала острую потребность посмотреть. В сто, тысяча, миллион первый раз. А вдруг в этот самый сто, тысяча, миллион первый раз она найдет там ответ? Поймет то, что ускользало? Как это найти? Где? Кому дается такое счастье и что нужно сделать, что заслужить такую любовь?
Ответов Лола не получила. Но в конце традиционно расплакалась. Там еще и музыка к этому фильму совершенно гениальная.
На титрах зашла мама, обняла и тихо спросила:
– В который раз?
– Всегда.
***
На рейс «Москва-Милан» посадка окончена. Их дочь, наверное, уже в самолете. Ну а они – они в машине.
– Ну и что ты думаешь?
– Я откушу ему голову.
– Кому – ему?
– Ему! – Лев движениями, выдающими раздражение, выворачивает руль. – Я не знаю, кто он, но он мне уже не нравится!
Дина смеется.
– Почему?
– Потому! – не реагирует на ее веселье муж. – Я не узнаю свою дочь! Грустная какая-то, потухший взгляд.
– Любовь очень меняет людей, - Дина Кузьменко перестает даже улыбаться. – Тебе ли это не знать.
Лев Кузьменко какое-то время сосредоточенно смотрит через лобовое стекло.
– Ты права… Но хотел бы я знать, кто этот мерзавец…
***
В Милан Фёдор прилетел, зажатый, как пружина. Собранный, уплотнённый весь – ни секунды времени не тратится зря. Клавир всегда под рукой, либретто тоже. Он обязан выдержать. Он не имеет права оступиться. И об ином исходе, отличном от очередного покорения очередной вершины, Фёдор Дягилев себе думать запретил. Он вообще себе думать запретил. Не надо думать, надо работать.
Эта концепция оказалась в корне провальной. Она провалилась в первые же дни. Когда он поехал к Джульетте.