Доброе племя индейцев Сиу
Шрифт:
За автобусом я увидел Ригу. В Риге я не бывал, Ригу я не видал.
Тогда я вспомнил рижанина, товарища по флоту.
Его звали Ивар. Он не был похож на других прибалтов, которые стояли на правом фланге нашей роты, — здоровенные, не очень складные, медленно и неправильно, но верно говорящие парни. Ивар не был похож на них — небольшого роста, изящный, быстрый на ум и на слово… Я повспоминал, стоя над «Ригой», Ивара, и себя заодно, и свою службу на флоте, и море…
Я решил, что мне непременно надо побывать Риге — в ближайшее же время.
Сразу за Ригой был Львов. Львов я знаю. Там я боролся на первенстве Украины по классической борьбе среди юношей. Я занял второе место.
Я сошел с дороги, чтобы не мешать машинам и постоял над Львовом. Мой взгляд бегал по его улицам, может быть, похожий на солнечного зайчика.
Второе место… из семнадцати, между прочим. Я проиграл только Зимину, по очкам, и то я свалил его под конец «бедром», он еле выкарабкался, а в остальные минуты стойки грубо «оттолкался». А я еще не знал, что оттолкаться — это тоже прием борьбы…
Но не это, не второе место (хотя оно тоже очень важно) было главным тогда.
На соревнования во Львов провожала меня Она. Та самая, в кого я был впервые и сильно… Я учился в девя…
— Дядя Алексей, скажите, пожалуйста, который час? — Это, конечно, наш вежливый Эдик. Я оглянулся. Эдик стоит на железной дороге, локти прижаты к бокам. Он чуфыкает — спускает излишки пара.
— Двадцать минут девя…
— Спасибо!
Эдик зачуфыкал чаще — чуф-чуф! — и побежал: ранец на его спине запрыгал.
— Понятно, — сказал я сам себе. — Значит, опять как-нибудь в следующий раз?
Львов. Львов… Но кому придет в голову еще раз написать это слово на асфальте и как раз в тот день, когда мне снова захочется уехать?
А следующий город был Москва! С ним у меня не было связано ничего и в то же время все. К тому же, знал я, Москва у нас всегда впереди, — мы в ней обязательно еще побываем, поэтому я улыбнулся, помахал Москве рукой и поехал дальше, прямо в Ленинград, который, конечно же, был в трех шагах.
После Ленинграда железная дорога сворачивала к… школе.
Вот оно что!
Кто-то, какой-то человек, для которого без выдумки и один шаг скучен, взял да и провел железную дорогу от дома до самой школы. Белую железную дорогу со множеством шпал.
Теперь он не просто ходит в школу, хотя до той каких-нибудь двести метров, а ездит туда на поезде! Он останавливается в знакомых городах.
Наверное, это Максимка.
Я свернул к школе. Здесь дорога заканчивалась. Она упиралась в круг, а в нем было написано «Темир-Тау»…
— Тим-там! — сказал я.
И тут я понял, что Максимкин Темир-Тау значит для него не меньше, чем для меня мой Львов и другие знакомые города.
Письмо команде
Хорошо, когда есть знакомые и среди трав. Идешь и узнаёшь: привет, донник, привет, синеголовник, а ты как попал сюда, чистотел?
Даже зимой в сухом кусте полыни можно отыскать живую замшевую на ощупь веточку-лапку. Разотрешь ее, понюхаешь, зажмурившись, — лето! А откроешь глаза — снег…
Снег вместо высокого донника и колючего синеголовника, вместо одуванчиков, тысячелистника и ромашек — снег. Закапанный солнцем, слепящий глаза снег, в который словно воткнуты сухие серые стебли.
И тогда хорошо думается о травах. О зеленом пахучем мире трав, живущем вместе с тобой на земле.
Никита нашел знаменитую разрыв-траву. Раньше он думал, что она существует только в сказках, но вдруг увидел ее своими глазами.
Это случилось как раз после разговора с Карапузо, и, что самое главное, — он увидел разрыв-траву возле собственного подъезда.
Эта трава пробилась сквозь асфальт! Человек и тот не смог бы — а она разорвала-разломалa толстую и крепкую кору и вышла наружу. А на воле ее раскачивал даже слабый ветерок.
В тот же день Никита показал чудо маме. Мама сказала:
— Обыкновенный вьюнок…
— Это разрыв-трава, — сказал Никита, — та самая. Вот она какая, оказывается. Просто люди не знают. Они думают, что это вьюнок, а это разрыв-трава.
— А что… — сказала мама, — вполне может быть…
Теперь Никита знал, как найти разрыв-траву. Надо упрятать семена разных трав под асфальт; какая пробьется, та и разрыв-трава.
Если Никита не будет, как отец, инженером, он будет, как мама, биологом. Он любит травы. И деревья. И кустарники.
Любить травы научила Никиту мама. Она знает про них уйму интересных вещей. Рассказывает, как, например, растение переезжает с места на место. На боках у осла или собаки. В лошадином хвосте. У козла в бороде. В птичьем желудке. На спине у муравья. В овечьей шубе. В коровьем копыте. В кусочке грязи, прилипшем к башмаку человека. И пересекает океаны.
По воздуху — на парашютах. Целыми десантами (Никита тут же представил себе, как однажды Злые Муравьи поотгрызали семечки от парашютов одуванчика, взялись за легкие стебельки, дождались порыва ветра и — разом — поднялись и полетели к далекому муравейнику, на который они собрались напасть…).
Некоторые растения стреляют своими семенами, чуть притронешься к коробочке или стручку, как из пушки, — на три-четыре метра.
А перекати-поле, сухой и упругий шар куста, катится по полям многие километры; где зацепится, там и оставит семечко, где тряхнет его, там и семечко упадет (Никита вдруг вспомнил, как видел перекати-поле на перекрестке. Была уже осень, асфальт сухо, металлически блестел, дул ветер; перекати-поле словно потеряло дорогу, заблудилось — металось по гладкому полю перекрестка, и зацепиться ему было не за что…)