Доброе племя индейцев Сиу
Шрифт:
Школьный хор, скользя и падая, шел по улице и повторял вполголоса «Отче наш». Отец Петр, зажав Гитлера под мышкой, дирижировал. Получалось пока плохо, потому что поешь, к примеру, «на небеси», а тут как раз ноги твои разъезжаются, и ты летишь носом в землю.
Приближался поворот к церкви. «Батюшка» подровнял строй и выставил Гитлера на животе.
— Как махну рукой — начнем в полный голос, — скомандовал он.
За заборами у самого поворота стояли люди и смотрели на процессию. Поп покосился на них и собрался было благословить народ, но никто ему не поклонился, и он раздумал. Он только сделался еще важнее и даже не стал обходить лужу, чтобы не путать строй, а пошел прямо. Дождь бросал в лужу тонкие колечки. Строй раздвоился и обошел лужу, потому что не у всех были сапоги, соединился, «батюшка» поднял руку — они завернули к площади. Стала видна церковь, блестящий от дождя купол. Вдруг отец Петр остановился, так и не махнув рукой.
Перед ним стоял рыжий бык. Он стоял наклонив голову и мрачно разглядывал попа.
— Ну, пошел! — сердито крикнул на быка «батюшка».
Бык мотнул головой и кинулся на него. Поп еле увернулся. Хор рассыпался.
Бык, пролетев, затормозил и развернулся. Поп не успел убежать: он стоял согнувшись и вытянув перед собой портрет Гитлера — единственную свою защиту. Бык задрал хвост и кинулся на попа…
Хор занял места за забором.
Укрыться от быка было негде, показывать спину «батюшка» боялся, ему оставалось увертываться.
От церкви к месту события бежал народ, изо всех сил семенили черные старушки, подобрав на коленях платья. Бежал Митька Савранчук, и тронулись, чему-то заулыбавшись, оба немца.
Бык разозлился неудачей. Он теперь, промахнувшись, быстро поворачивал и кидался на «батюшку». Тот по-прежнему защищался портретом, как щитом. Рамка была уже сломана, в руках у попа оставалась только верхняя планка с портретом. Он подставлял его под рога вместо себя. У Гитлера был испуганный вид.
Один раз отец Петр, поскользнувшись, шлепнулся в грязь, бык опять кинулся на него, но поп так быстро отъехал на заду, отталкиваясь одной рукой, а другой протягивая, будто моля, портрет, что в толпе показались улыбки. А немец-офицер вдруг расхохотался.
— Das ist eine naturelle korrida! — закричал он, хлопнув себя по бедру. Он показывал пальцем на попа и быка.
— Sih, Karl, so sheint genau wie in Spanien! [1]
«Батюшка» пятился, держа перед собой спасительный портрет. Бык набирал силы для нового броска и не сводил глаз с Гитлера.
Митька Савранчук подбежал к офицеру и показал на свой карабин. Он спрашивал у него разрешения застрелить быка. Офицер, хохоча, помахал рукой: нельзя. Мол, рано еще…
1
— Да это настоящая коррида! Смотри, Карл, точно как в Испании!
Бык ринулся вперед, поп выставил портрет. На этот раз рог пронзил Гитлера. Бык, сшибив боком попа, скакал по площади, яростно мотая головой. Поп, не тратя времени, на карачках уполз в ближайший двор.
Бык сбросил портрет с рога и принялся топтать его передними ногами.
Только теперь офицер протянул руку к Митькиному карабину.
— Састрелить! — скомандовал он. — Шнелль!
Митька побежал к быку. На площади грохнуло. С деревьев вокруг церкви поднялись галки. Черные старушки стали креститься.
Офицер отдал какое-то распоряжение солдату и пошел к машине. Отец Петр показался из-за забора. Он был весь в грязи. Его трясло.
— Чей бык? — крикнул он.
Никто ему не ответил. Хор по одному слезал с заборов.
— Чей?!
— Чего теперь спрашивать, чей, — ответил ему, еле сдерживая смех, дядька Тимофей, хозяин двора. — Бык он бык и есть. Божья, как говорится, тварь.
Старушки обирали грязь с попа и причитали. Хор топтался возле. Подошли Митька с немцем. В руках у Митьки были обрывки портрета, которые солдат приказал ему собрать.
— С первого выстрела шлепнул! — кричал Митька издалека. — Раз — и копыта кверху! Бык-то Афанасия, кажется был. Теперь можно на печеночку приходить к Афанасию — заработал.
— Какого Афанасия? — спросил поп.
— Да Сандула же. Он его резать собирался.
— Сандула? Это у которого сын Михаил?
— Ну да. Вам, отец, тоже с него причитается — ухмыльнулся Митька.
«Батюшка» отмахнулся от старушек.
— Говоришь — Сандула?
— Сандула. А что, отец, боишься, что не даст? Твоя доля тут точно есть. — Митька заржал.
— Я не долю-у, — пронзительно запел поп. — Я тут у-умысел вижу!
— Что он тебя по площади погонял? Так то ж бык! Кто его знает, что у него на уме, у быка-то! Да и кто сейчас скотиной рисковать станет? При такой-то власти! — Митька хлопнул ладонью по прикладу карабина.
— Это не Афанасия умысел — сына его, вот чей! — крикнул поп.
— Сын-то его болен лежит, — подала голос тетка Мария, Мишкина соседка. — Вот скотина без присмотра и оказалась. Ты, отец, не гневайся понапрасну, не горячись. Да и гляди — время: уже храм открывать…
От отца Мишке, понятно, влетело. Так влетело, что лучше и не рассказывать.
Но разве не суждено было быку умереть этой осенью? На полмесяца раньше погиб Бужор, зато как героически!..
Все учел в этом деле Мишка. А что от отца попадет — на это закрывал глаза: уж больно был заманчив замысел — увидеть корриду с Гитлером на рогах.
Город для Аленки (рассказ о маме)
Мама у Аленки гример. Она работает в театре.
Каждый гример немного художник. Один больше, другой меньше. Каждый гример учился в театральном или художественном училище, рисовал, писал этюды, возможно, ему говорили, что у него есть талант художника. Или — что в нем пропадает талант художника.
Но гримеры чаще всего — скромные люди, и хоть они и верят, что в них есть (или пропадает) талант художника, за кисть берутся редко или никогда не берутся.
Разве что в крайнем случае.
Аленка заболела. Маме позвонили из школы на работу и сказали, что у Аленки высокая температура.