Добрые друзья
Шрифт:
— Вы угодили в жуткий переплет, Иниго, — с растерянной улыбкой сказала Сюзи. — Придется вам слушать историю моей жизни. Не всю, конечно, просто я ничего не могу поделать: картинки прошлого так и вертятся в моей голове. Наверное, это из-за встречи с той дамой. Я все думаю о своем отце. Слышали, она про него говорила? Он тоже был артист, как и мама. Они пели в мюзиклах. Он во всех труппах был главным баритоном, а матушка играла роли субреток — французских горничных, как правило. Она сама была наполовину француженка, поэтому акцент ей давался великолепно. Они ставили всякие бойкие музыкальные комедии вроде эдвардсовских «Крестьянки», «Циркачки» или «Гейши». Сразу после свадьбы, в Манчестере, оба пели в знаменитой «Флородоре». Помню гримировальный столик, который папа везде возил с собой, — свадебный
Иниго покачал головой и обратил на нее взгляд, которым предлагал ей все, что у него есть. Но Сюзи думала не о нем: она все еще блуждала среди воспоминаний. Когда она заговорила вновь, голос у нее был очень тихий, и Иниго едва разбирал отдельные слова. Она рассказывала про маму — та умерла, когда Сюзи было всего два годика, и несколько лет она прожила у тети. Наконец трамвай чуть приутих, а Сюзи заговорила громче, и все остальное Иниго разобрал хорошо:
— Тогда-то и началось самое странное — я это помню лучше всего. Отец решил возить меня с собой. Мне тогда было пять или шесть, и турне длилось несколько лет — в памяти, конечно, все уже смешалось, но что-то я помню до жути отчетливо. Мы объехали десятки городов, однако все они казались мне одинаковыми. Только квартирные хозяйки называли меня то «бедняжечкой», то «дитятком», то «голубушкой», а то «девуней» — это я очень хорошо помню. Иногда папа брал меня на дневные спектакли, и пока он играл, я сидела за кулисами или в гримерных, на коленях у комедиантов и хористок, меня угощали конфетами, и все вокруг казалось очень странным и пахучим — грим, пудра, газ, ну, вы понимаете, — но я слышала, как на сцене играет музыка, а зрители хохочут и хлопают в ладоши, и мне ужасно это нравилось. Правда, по ночам бывало очень страшно, когда приходилось ложиться спать до ухода папы в театр; хозяйки порой бывали жуткие, с толстыми багровыми лицами, от них за милю разило виски. Помню комнаты. Одна была огромной, с гигантскими диванами, столами и ужасными черными шкафами, полными всяких штук, которые только и ждали, чтобы наброситься на тебя, — шторы были плохо задернуты, и внутрь просачивался жуткий зеленоватый свет с улицы, и я дрожала, дрожала под одеялом, пока кто-нибудь не приходил. Бух! — стукала дверь, и я бежала вниз к отцу. Он ужинал и мне тоже давал немножко еды. Знаете, он больше всего любил говяжьи ножки в молоке и с луком, я теперь тоже их обожаю. У нас с ним было множество шуточек, которые мы повторяли снова и снова, и каждый раз хохотали как ненормальные. Папа говорил, что эти шуточки — единственное, чем он может обставить дом. Пил он немного — тогда по крайней мере, — но я всегда догадывалась, когда он перебирал, потому что тогда он приходил домой, кричал и заставлял обещать, что я и близко не подойду к сцене. Заканчивалось все прослушиванием, после которого он говорил мне, что я прирожденная артистка и однажды прославлюсь. И все-таки папа у меня был просто прелесть: очень красивый и с дивным голосом, хозяйки и артистки души в нем не чаяли, даже я это видела. Но потом он решил, что мне больше нельзя с ним ездить, и я поселилась у другой тетки, неподалеку от Клапхэм-коммон, и должна была ходить в школу… ужасное было время!
Иниго узнал, как Сюзи боролась со скучной жизнью неподалеку от Клапхэм-коммон и как в возрасте пятнадцати лет вернулась к отцу, в шестнадцать начала выступать с ним в разъездной труппе, в семнадцать проводила его в последний путь и с тех пор пытается выжить самостоятельно — тут они и подъехали к конечной. Город давно остался позади.
— Ничего, что мы так быстро идем? Видите ли, мне без пальто довольно зябко.
— Что вы, если хотите, я побегу! — Сюзи положила ладонь ему на руку. — Бедный Иниго! Я ведь еще не отблагодарила вас за то, что вы ради меня спрыгнули с поезда, правда?
Иниго остановился и схватил ладонь, которая только что касалась его рукава.
— Сюзи, — начал он, — я должен немедленно вам признаться. Я сделал потрясающее открытие. Я… я вас обожаю!
— Ах, Иниго, как это чудесно! Впрочем, я и сама догадалась. Надеюсь, вы и дальше будет меня обожать.
Она жестом дала понять, что готова продолжить путь.
Тогда Иниго взял ее за обе руки.
— Да, но все гораздо серьезней! Это не просто дружба. Это все, что только есть и будет в нашем бренном мире…
Сюзи высвободилась.
— Вы так говорите, словно хотите сделать мне предложение. Надеюсь, все не настолько ужасно?..
— Как раз настолько! — воскликнул Иниго. — Я предлагаю вам свое сердце и все, что только захотите! Я люблю вас, Сюзи, — всей душой, страстно и беззаветно. Это чудесно. Это ужасно. — Он хотел заключить Сюзи в объятия, но любимой не оказалось на месте. Они пошли дальше.
— Как жалко… — наконец проговорила Сюзи весьма траурным голосом.
— Не понимаю, о чем вы жалеете.
— Ну, вы ведь прелесть, так?
— Видимо, нет, — уныло протянул Иниго, а потом вдруг просиял и с жаром выпалил: — Но раз вы так считаете, со временем все устроится, правда? То есть я готов дать вам немножко времени — это ужасная мука, конечно, внутри все ноет и свербит, — но я готов.
— Не говорите глупостей, Иниго.
— А я и не говорю. Я только рассказываю вам о своих чувствах. В трамвае мне безумно хотелось вас поцеловать, да и сейчас хочется. Не знаю, почему я до сих пор этого не сделал… Быть может, это такая разновидность любви…
— Какая же? Продолжайте, Иниго.
— Нет, — проворчал он. — Скажу как-нибудь в другой раз. Вы надо мной потешаетесь.
— Ничуть, дорогой мой! Чтобы доказать серьезность своих помыслов, я раскрою вам одну тайну. Я множество раз репетировала этот разговор.
— Как! Со мной?
— Да нет же, глупый, не с вами, а с любым привлекательным юношей, который в меня влюбится. Он наговорит мне кучу всего, ну прямо как вы (хотя вы не вдавались в подробности, а в моих фантазиях он перечисляет все, за что меня полюбил), а я отвечу, как это досадно…
— Что вы и сделали, — погрустнев, вставил Иниго.
— …и что мы с ним будем самыми близкими друзьями, но я приняла твердое решение никогда не выходить замуж. Я повенчана — как это пишут в книжках — с Искусством. А потом очень, очень тактично и мягко предложу ему влюбиться в кого-нибудь другого. Конечно, тут он вспылит и заявит, что девушки его больше не интересуют. Это место мне особенно нравится, — призналась она, — и на нем я обычно заканчиваю беседу.
— Вы только об одном забыли, Сюзи, — с упреком проговорил Иниго. — Я живой человек, а не неведомый привлекательный юноша из ваших фантазий. Неужели для вас это без разницы? Ни за что не поверю.
— Разница есть. Теперь я по-настоящему рада и взволнована.
— Правда?! — возликовал Иниго.
— И мне очень, очень вас жалко. Увы, разница только в этом. А теперь давайте сменим тему, хорошо?
— На всем белом свете не найдется другой интересной мне темы, — мрачно проговорил Иниго.
— Найдется. Например, поговорим о гостинице — вон она, взгляните. Вроде бы и впрямь большая, «автомодилистичная», как считаете? Давайте напьемся чаю и закажем всякой еды — за мой счет, разумеется, ведь это я во всем виновата.
И двое молодых людей вошли в гостиницу, где действительно останавливались автомобилисты, ехавшие на юг или на север по магистрали. У входа стояло несколько машин. Большая гостиница в самом деле производила впечатление уютной и чистой.
Иниго подошел к освещенному порогу и взглянул на часы.