Добрый ангел смерти
Шрифт:
– Набэрэмо кульок и колы у нас сын народыться – покладэмо трошкы писка у колыску, щоб справжним украйинцэм вырис. Тоби цэ нэ так важно, – Петр перевел взгляд с Гали на меня. – Ты – росиянын, як бы ты того нэ хотив, а украйинцэм николы нэ станэш… – и Петр тяжело вздохнул, словно стало ему нестерпимо жаль, что я никогда не стану украинцем.
– А зачем мне становиться украинцем, если я русским родился?
– Ты ж в Украйини жывэш? – вопросом на вопрос ответил Петр.
– Ну и что? И паспорт у меня украинский.
– Паспорт цэ однэ, а душа – иншэ. Душа в тэбэ росийська,
Я пристальнее присмотрелся к его лицу, к его глазам. Взгляд его показался мне затуманенным, блуждающим. Что-то с ним было не так. Даже Галя смотрела на него взволнованно.
Петр снова хохотнул и замолк.
– Трэба закурыты, – произнес он через пару минут, взял со стола трубку, снова набил ее табаком из кулька. Прикурил прямо от спиртовой таблетки и вышел в тамбур.
– Надо его на песок посадить, – пошутил я, глядя на Галю. – Украинский дух учит любить инородцев!..
Галя хотела ответить, но в этот момент из тамбура донесся хохот Петра. Он хохотал несколько минут подряд, захлебываясь смехом, а мы сидели в оцепенении.
Шум колес поезда и хохот Петра звучали таким диссонансом, что навевали мысли о сумасшедшем доме. И вдруг к этим звукам прибавился третий – несколько ударов по деревянной крыше служебного купе. Отмотав звуковую память назад, я посчитал удары – их было четыре или пять. Глухие, тяжелые. Похожие на шаги, усиленные замкнутой акустикой нашего купе.
А Петр все еще хохотал. И Галя уже бежала к нему в тамбур.
– Что это с ним? – спросил я вслух.
– Может, он что-то не то курит? – предположила Гуля.
Я задумался. Потянулся к нижней полке напротив, нашел в тусклом свете спиртовой таблетки пакет с табаком, который Петр купил в порту. Взял щепотку этого табака, понюхал, пожевал. Мне, некурящему, было трудно определить, насколько хорош или плох был табак. Я пожал плечами.
– Дай мне! – попросила Гуля. Я передал ей пакет.
– Это не табак, – уверенно сказала Гуля. – Но он ведь и сам не просил табака.
– А что он просил? – удивился я.
– Он хотел купить что-то «покурить», а у нас «покурить» значит совсем другое.
Теперь мне все стало понятно. И я уже жалел о том, что поддержал этот разговор на национальные темы. Получалось, что спорил я не с Петром, а с той травкой, которой он по незнанию накурился. Тут же обозначился еще один вывод – наркотики выгоняют из тела национальный дух. Навсегда или на время? Этого я еще не знал, но к утру можно будет найти ответ и на этот вопрос. Оставалось только подождать утра.
Я завязал пакет и бросил под стол в надежде, что потребности в нем уже не возникнет.
Галя привела Петра минут через пятнадцать. Он едва ступал. Мы с Гулей помогли уложить его на полку. Накрыли вытащенными из Галиной сумки подстилками.
– Холодно мэни, – прошептал, засыпая, Петр.
Когда он заснул, Галя, ничего не говоря, залезла с подстилкой в руке на верхнюю полку и затихла там, засыпая.
Мы с Гулей вытащили из баула верблюжье одеяло и устроились вдвоем на нижней полке. Я лег с краю, а Гуля – у стенки. Полка была узковата: можно было вдвоем лежать впритирку на спина или боком, но каждый раз,
Понимая, что если засну, то только до первого падения, я старался занять себя мыслями и воспоминаниями. И первое, что вспомнилось – это штормовая ночь в каюте плавучего рыбзавода, когда Даша, похрапывая, удерживала дленя сильной рукой. Была ли та койка шире этой? Наверно была, но не намного. Но и Даша была шире Гули в несколько раз.
А Гуля уже спала, лежа на животе и повернувшись лицом ко мне. На столе догорала спиртовая таблетка – ее огонек, уменьшившийся до размера пламени спички, вот-вот собирался погаснуть.
Я тихонько встал, стараясь не разбудить Гулю. Забрался на верхнюю полку и лег на спину. Уставившись в темноту деревянного потолка, вдруг заметил тонкую щель, сквозь которую пыталась заглянуть в наше купе далекая звезда. Я хотел присмотреться получше к этой звезде, приподнял голову и потерял ее. Потолок теперь казался сплошным. Я снова опустил голову и заснул, укачиваемый ритмичным шумом поезда.
Глава 57
Проснувшись, я только по лезвию солнечного света, проникавшему в купе через щель в потолке, понял, что наступило утро. В этом солнечном лезвии копошились тысячи пылинок.
Я глянул вниз с высоты своей полки. Петр еще спал, уткнувшись в угол. Гуля сидела за столом – я видел только ее руки. Посмотрел напротив – Галя лежала на спине, подтянув подстилку под подбородок. Ее глаза были открыты. Она смотрела на потолок.
– Ну что, доброе утро? – сказал я, приподнимаясь на локте.
– Доброго ранку, – повернулась ко мне Галя и сразу заглянула вниз, под свою полку. – Пэтю, вставай!
Я спрыгнул вниз. Взгляд мой упал на то место, где обычно бывает окно. В рассеянном тусклом свете мне заметен стал какой-то квадрат на деревянной стенке над столом. Я подошел ближе, наклонился и, обрадовавшись своему открытию, громко хмыкнул. Передо мной было окно или по крайней мере – оконница, заколоченная снаружи щитом. Я даже увидел кончики двух гвоздей, которыми прибили этот шит. Энергия, накопившаяся во время сна, потребовала выхода, и я, попросив Гулю подвинуться к стенке купе, залез на нижнюю полку и ударил правой ногой в деревянный щит. Доски треснули, но щит не поддался.
– Ты чого? – Петр встревоженно поднял голову. Я еще раз что было сил ударил ногой по щиту, и тут же еще одна полоса света вонзилась в купейное пространство. Это была широкая горизонтальная полоса; она перерезала нож света, падавший сверху. После третьего удара щит с треском отлетел от вагона и остался где-то позади, а нам в оконницу засветило солнце, засветило так ярко, что все мы зажмурились, а Петр даже закрыл глаза рукой.
Для меня сочетание стука колес и прямого солнечного света показалось музыкой. Я играл с солнцем, не отворачиваясь и не закрывая глаз ладонью. Глаза были закрыты, но сила солнца проникала сквозь сомкнутые веки и рождала причудливые цветные пятна. И новый воздух, ворвавшийся в окно, вымел подчистую все купейные запахи, заменив их на свежий и влажный запах моря.