Добыча. Всемирная история борьбы за нефть, деньги и власть
Шрифт:
Кульминация наступила в ноябре 1932 года, когда шах в одностороннем порядке прекратил действие концессии „Англо-персидской компании“. Это был прямой вызов британскому правительству, военную безопасность которого Черчилль в 1914 году связал с персидской нефтью. Великобритания не могла спокойно принимать действия шаха. Но что делать? Вопрос был передан в Лигу Наций. По общему согласию, Лига временно отложила рассмотрение вопроса с тем, чтобы стороны могли выработать новое соглашение. Через пять месяцев, в апреле 1933 года, Кэдмен сам отправился в Тегеран, чтобы попытаться спасти ситуацию. После встречи с шахом он заметил: „Нет сомнений, что Его Величество интересуют деньги“. К третьей неделе апреля переговоры снова зашли в тупик. Кэдмен, расстроенный и раздраженный, направлялся во дворец для очередной дискуссии с шахом. Желая продемонстрировать, что переговоры близки к срыву, его
Это не осталось незамеченным, и на этот раз шах уступил. Запросы Персии стали скромнее. К концу апреля 1933 года наконец было готово новое соглашение. Площадь концессии уменьшилась на три четверти. Персии гарантировали фиксированные четыре шиллинга с тонны нефти, что защищало ее от колебаний цен. Одновременно Персия получала 20 процентов прибыли, полученной по всему миру и реально распределенной между акционерами. В дополнение гарантировалась выплата 750 тысяч фунтов стерлингов ежегодно вне зависимости от прочей деятельности. Предполагалось заново пересчитать отчислени от прибыли за 1931—1932 годы и ускорить замену иностранного персонала местным. Конечный срок концессии отодвигался с 1961 на 1993 год. „Я почувствовал, что нас неплохо пощипали“, – заметил позднее Кэдмен.
Тем не менее основные позиции „Англо-персидской компании“ были сохранены.
Самый серьезный вызов националисты бросили нефтяным компаниям в западном полушарии. Здесь, в одной из важнейших нефтедобывающих стран, компании оказались втянутыми в ожесточенное сражение против силы яростного национализма, поставившего под сомнение законность их деятельности. Страной этой была Мексика, а в центре спора – та самая 27 статья мексиканской конституции 1917 года, в которой было записано, что подземные „недра“, принадлежат не владельцу расположенной на поверхности собственности, а мексиканскому государству.
Для компаний, конечно же, это была опасная догма. После принятия конституции 1917 года они неустанно боролись против проведения в жизнь 27 статьи, обращаясь за поддержкой к американскому и британскому правительствам. Они утверждали, что права на собственность, которую они получили до революции и в которую так много вложили, государство не могло отнять задним числом. Мексика же настаивала на том, что владела недрами всегда, нефть никогда не была собственностью компаний, последние же имели лишь концессии, предоставленные с санкции государства. Результатом была „ничья“ – фактически „согласились не соглашаться“.
Мексиканское правительство в конце двадцатых годов не хотело заходить слишком далеко. Оно нуждалось в компаниях, добывающих и продающих нефть. Правительство нуждалось и в иностранных инвестициях, без которых невозможно было проводить в стране „реконструкцию“. Оно изобрело расплывчатую формулу, позволявшую компаниям работать, а ему сохранить лицо и одновременно претензии на владение недрами. Это временное урегулирование досталось я не слишком легко. Периоды ядовитой полемики перемежались жесткой риторикой. В 1927 году напряженность возросла до такой степени, что разрыв отношений мексиканского и американского правительств казался неминуемым, а возможность новой военной интервенции США – как во время революции, когда Вудро Вильсон направил в Мексику войска – реальной. Опасность казалась президенту Плутарко Элиасу Каллесу настолько близкой, что он приказал генералу Ласаро Карденасу, военному коменданту нефтяной зоны, готовить поджог месторождений на случай вторжения США.
Начиная с 1927 года, отношения как между нефтяными компаниями и мексиканским правительством, так и между двумя правительствами, несколько потеплели. Однако к середине тридцатых „разрядка“ сошла на нет. Одной из причин было экономическое состояние отрасли. Мексика теряла конкурентоспособность на мировом нефтяном рынке из-за Венесуэлы, из-за более высоких затрат, растущих налогов и выработки имеющихся месторождений. Дошло до того, что нефть из Венесуэлы прибывала на переработку в Мексику, поскольку была дешевле, чем мексиканская! Крупнейшей иностранной нефтяной компанией в Мексике являлась „Мексикэн игл“ – бывшая компания Кауд-рая, теперь частично принадлежавшая „Ройял Датч/Шелл“ и в основном находившаяся под ее управлением. „Мексикэн игл“ обеспечивала приблизительно 65 процентов общей добычи. Американские компании добывали еще 30 процентов. Среди них лидировали „Стандард ойл оф Нью-Джерси“, „Синклер“, „Ситиз сервис“ и „Галф“. Вместо того, чтобы
Политическая обстановка в Мексике менялась. Снова росли революционные и националистические настроения, быстро набирали численность и влияние синдикалистские профсоюзы. Эти изменения персонифицировались вфигуре генерала Ласаро Карденаса, бывшего военного министра, который в конце 1934 года стал президентом. Человек видный, он имел, по словам британского посла, „длинное, похожее на маску лицо и непроницаемые глаза индейца“. Сын знахаря-травника, Карденас имел возможность посещать школу только до одиннадцати лет. Однако всю дальнейшую жизнь он жадно читал все, что попадало под руку – от поэзии до учебников географии, но прежде всего историю Французской революции и историю Мексики. В возрасте восемнадцати лет, успев поработать сборщиком налогов, мальчиком на побегушках в типографии и тюремщиком, он примкнул к мексиканской революции. Получив признание за мужество, скромность и лидерские качества, он в двадцать пять лет стал генералом и протеже Плутарко Каллеса – „самого большого начальника“ революции. В двадцатые годы, когда все прочие новые военные лидеры качнулись вправо, он остался левым. Будучи губернатором своего родного штата Микоасан, он приложил много усилий к распространению образования и ликвидации крупного землевладения. В личной жизни он отличался трезвостью и пуританством, был ярым противником азартных игр.
Когда Карденаса избрали президентом, он прогнал от себя своего старого наставника генерала Каллеса и показал тем самым свою самостоятельность. Любитель столкнуть одну группировку с другой и добиться собственного превосходства, он продолжал создавать систему, которая доминировала в Мексике до конца восьмидесятых годов. Карденас был фактически самым радикальным из мексиканских президентов. „Левацкие наклонности сделали его пугалом для капитализма, – сказал о нем британский посол в 1938 году, – но с учетом всех обстоятельств, остается пожалеть, что в жизни Мексики нет большего числа людей его калибра“. Карденас агрессивно продвигал земельную реформу, реформу образования и дорогостоящую программу общественных работ. Профсоюзы за время его президентства значительно усилились. Он публично заигрывал с массами и беспрестанно ездил по стране, часто он приезжал внезапно, чтобы выслушать жалобы крестьян.
Для Карденаса, яростного националиста и одновременно радикала в политике, присутствие иностранной нефтяной индустрии в Мексике было источником болезненного раздражения. На посту военного коменданта нефтяного региона в конце двадцатых годов он приобрел нелюбовь к иностранным компаниям. Его возмущало их высокомерие и то, что они относились к Мексике, как к „завоеванной территории“. Во всяком случае, так он написал в своем дневнике в 1938 году. После его вступления в должность президента сдвиг в сторону радикализма был неизбежен. В начале 1935 года, через несколько месяцев после инаугурации Карденаса, один из сотрудников Каудрая в „Мексикэн игл“ жаловался, что „политически страна стала совершенно красной“. Нефтяные компании знали, как делать бизнес в Мексике до Карденаса, в мире шантажа, коррупции и взяток, но оказались не готовы действовать в новых условиях.
Сама „Мексикэн игл“ столкнулась с противоречиями между ее местным менеджментом, пытавшимся приспособиться к новому духу радикализма в стране, и „Ройял Датч/Шелл“, которая имела полный управленческий контроль при небольшой доле акций. Генри Детердинг, по словам местного менеджера, „не мог воспринимать власти Мексики иначе, как правительство колонии, которому просто следует диктовать приказы“. Менеджер попробовал „развеять иллюзии“ Детердинга. Мало того, что попытка закончилась неудачей – Детердинг в свою очередь обвинил его в том, что он „наполовину большевик“. Менеджеру оставалось лишь метать громы и молнии. „Чем раньше эти большие международные компании поймут, что в сегодняшнем мире, если они хотят нефти, им придется платить требуемую цену, пусть и необоснованную – тем лучше для них и для их акционеров“.