Добыча
Шрифт:
– Отнеси это своему отцу, – говорит Типу, – в знак признания его верности.
Аббас принимает кошелек обеими руками и благодарит Падишаха за его безграничную щедрость. Кошелек, расшитый золотом, с эмблемой тигра, тяжестью лежит на его ладони.
– Я кое-что заметил, – говорит Типу. – Ты не спросил меня о Хвадже Ирфане. Разве тебе не любопытно?
Вопрос звучит невинно, он предлагается как открытая рука, готовая сокрушить.
– Я думал, он был наказан, Падишах.
– Наказан, – сухо повторяет Типу. – И какого наказания, по твоему мнению, заслуживает тот, кто ел мою соль и носил мои шелка и поступил так вероломно?
– Мне не дано этого знать, Падишах.
– Умный мальчик. Однако большинство людей не так умны, как ты. Так что если кто-то будет настолько глуп и спросит тебя, что я сделал с Хваджа Ирфаном, ты ответишь, что я сказал: кто такой Хваджа Ирфан?
Наконец Типу кивком головы освобождает Аббаса. Аббас склоняется в поклоне и, шаркая ногами, пятится через весь павильон, как будто идет по такой узкой доске, что не может развернуться, а только ступать шаг за шагом задом наперед.
Когда Аббас нашел зонтик с головой тигра, он не мог не взять его в руки, чтобы изучить мастерство изготовления ручки. Особенно ему понравилась впадина тигриной пасти, клыки, похожие на шипы. Он погрузил кончик пальца в пасть и что-то нащупал. Не задумываясь, вытащил плотно свернутый лист бумаги, а затем тут же засунул его обратно. Живот скрутило.
– Что это? – спросил отец.
Аббас обернулся, прижимая зонт к груди.
– Ты о чем?
Отец вырвал зонтик у него из рук и вытащил из углубления свернутую бумагу. Пальмовый лист. Развернул, пробежал глазами, лицо потемнело. Бумага была плотно набита текстом, размашистые буквы свисали со строчек.
– Маратхи, – произнес отец мертвым шепотом.
– Мы не знаем, что там написано.
Отец свернул записку и затолкал обратно в пасть тигра. Взял с полки шаль и намотал ее на зонтик.
Аббас рысью бежал за ним по улице:
– Позволь мне его оставить, он вернется в любой момент.
Отец ускорил шаг:
– Кто он тебе? Никто.
– Он мой друг! – кричал Аббас вслед отцу, не уверенный, что это правда, что Хваджа Ирфан назвал бы его так же.
Отец сошел с дороги и, не глядя сыну в глаза, обхватил его за шею и притянул к себе, словно собираясь обнять.
– Ты хочешь жить, – спросил он тихо, – или ты хочешь друзей?
Вопрос, прикосновение – они ошеломили Аббаса. Он закрыл глаза, чтобы не видеть этот мир, который ставит его перед таким выбором.
Не сказав больше ни слова, отец ушел, сжимая зонт, как оружие, готовое выстрелить в его руках.
Дю Лез уверенными шагами выходит из дворца, Аббас отстает на почтительное расстояние. Небо затянуто тучами. Небо, которое он едва не потерял.
На полпути француз останавливается, чтобы понюхать ярко-красную розу.
– Мне жаль, что ты потерял друга, – шепчет он в цветок.
Аббас ничего не отвечает, не желая подтверждать, что такая дружба когда-либо существовала.
– Но, – говорит Дю Лез, окуная нос в очередной цветок, – теперь тебе лучше его забыть.
– Да, Муса Сахаб.
– Меня зовут не Муса [10] , – улыбка играет в уголках рта француза. – Мне не доводилось разводить воды Красного моря.
– Но Падишах назвал тебя Мусой.
– Он имеет в виду «месье». Это французское вежливое обращение. Меня зовут Люсьен Дю Лез.
10
Исламский пророк Муса отождествляется с библейским Моисеем, который развел воды Красного моря, чтобы вывести израильтян из Египта
Аббас кивает:
– Муса Лусен Ду Лиз Сахаб.
– Неважно. Сахаб пусть будет. Пойдем.
Когда они достигают арки из песчаника, Дю Лез останавливается и выдыхает, как будто испытывая облегчение от того, что теперь между ним и Типу Султаном есть дистанция. Он поворачивается к Аббасу:
– Этот проект потребует долгих часов работы, поэтому я предлагаю тебе ночевать здесь.
– Во дворце, Сахаб? С Падишахом?
– Ах, да он редко здесь появляется. Только чтобы развлечь иностранцев. Но презентация будет тут, поэтому нам придется остаться до конца. Теперь я хочу, чтобы ты пошел домой, сообщил семье новости и вернулся до закрытия ворот.
Аббас соглашается, сопровождая кивок головы небольшим поклоном, и поворачивается, чтобы уйти.
– И еще кое-что, – добавляет Дю Лез. – Вращающееся устройство под платформой – кто тебя научил его делать?
– Научил, Сахаб? Никто меня не учил.
– Не твой отец?
Аббас качает головой.
– Я что-то сделал не так?
– Вовсе нет, – француз с интересом рассматривает Аббаса. – Ну, беги домой.
Аббас опускает голову, удаляется.
Дю Лез смотрит, как мальчик бежит сквозь арку, как мелькают бледные подошвы. Он ощупывает патку, за поясом в ожидании подходящего момента лежит тонкая серебряная фляжка. Только дурак рискнет сделать глоток в саду Падишаха, везде глаза и уши, да и облегчение будет лишь временным.
Он принял много глупых решений в жизни. Остается надеяться, что Аббас не из их числа.
Две недели назад Типу Султан пригласил Дю Леза взглянуть на механические игрушки Зубайды Бегум, которые были конфискованы в зенане. Маловероятно, сказал Типу, что сын столяра был замешан в заговоре; маловероятно, но вполне достаточно, чтобы оправдать его убийство. Обрубить концы.
– Если только ты не думаешь, что его стоит взять сюда, чтобы он помог тебе с механизмом, – Типу протянул Дю Лезу бегущего тигра. – Хорош, правда?
Дю Лез перевернул игрушку, прищурился, разглядывая винты и диски, и задумался, почему он вообще согласился делать механизм. (Не то чтобы Типу оставил ему выбор, он же был единственным часовщиком при дворе.) В Париже он уже создавал такие, но вместе с партнером, с которым работал десятилетиями и имел такую долгую и глубокую историю отношений, что они могли читать мысли друг друга. Теперь Дю Лезу предстояло найти себе нового партнера, чужака, свободно владеющего местным образным стилем. Он планировал поспрашивать, изучить работы разных мастеров и выбрать лучшего, но это было до того, как Типу отдал в его руки жизнь мальчика. Многообещающего мальчика. Семнадцатилетнего мальчика. В том же возрасте, когда сам Дю Лез начал расправлять крылья и смог наконец сделать часы без помощи наставника.