Добывайки
Шрифт:
— Полно тебе, Хомили, — запротестовал Под; он терпеть не мог сплетен. — Я их такими не видел.
— Но согласись, что они на это способны, Под. Ты сам сказал, когда я вышла за тебя замуж, чтобы я не ходила к ним в гости.
— Потому что они жили так высоко, — сказал Под, — только поэтому.
— А лентяи они были! Уж этого ты не станешь отрицать? Никакого домашнего хозяйства они не вели. Грелись у камина и ели только завтрак, ведь ничего другого в кабинет не подают.
— Что с ними случилось? — спросила Арриэтта.
— Ну, когда Хозяин умер,
— А Клавесины? — спросила Арриэтта. Хомили задумалась.
— Ну, они были другими. Я не говорю, что они не важничали, как и Надкаминные, потому что они тоже много понимали о себе. Твоя тетя Люпи, которая вышла за дядю Хендрири, была Клавесин по первому мужу, а уж кому и знать, как не нам, как она задирала нос.
— Право, Хомили… — начал Под.
— И без всяких к тому оснований. Ведь она была просто Захомутницей, перед тем как вышла за Клавесина.
— Разве она вышла не за дядю Хендрири? — спросила Арриэтта.
— Да, позднее. Она была вдова с двумя детьми, а он был вдовец с тремя. И не гляди на меня так, Под. Ты же не станешь отрицать, что она без конца пилила бедного Хендрири; считала, что унизила себя, выйдя замуж за одного из Курантов.
— Почему? — спросила Арриэтта.
— Потому что мы, Куранты, живем под полом, вот почему. Потому что мы не выговариваем слова, как школьный учитель, и не едим тартинок с анчоусами. Что с того, что мы живем под кухней! Это вовсе не значит, что мы необразованные, вовсе нет. Куранты такая же старинная семья, как Клавесины. Запомни это хорошенько, Арриэтта, и пусть только кто-нибудь попробует сказать тебе, что это не так! Твой дедушка умел считать и писать цифры до… до скольких, Под?
— До пятидесяти семи, — сказал Под.
— Вот видишь! — сказала Хомили. — До пятидесяти семи! И твой отец тоже умеет считать, сама знаешь. Он умеет считать и записывать цифры до самого конца. Где у них конец, Под?
— Ровно на тысяче, — ответил Под.
— Вот видишь! — вновь воскликнула Хомили. — И азбуку знает, ведь это он тебя выучил буквам. И научился бы читать — правда, Под? — если бы ему не пришлось смолоду добывать. Твоему дяде Хендрири и твоему отцу пришлось подняться наверх и начать добывать, когда им было всего по тринадцать лет. Как тебе сейчас, Арриэтта. Только подумай!
— Мне тоже хотелось бы… — начала Арриэтта.
— Поэтому у него не было таких хороших условий, как у тебя, — продолжала, не переводя дыхания Хомили, — и только потому, что Клавесины жили в гостиной… они переехали туда в тысяча восемьсот тридцать седьмом году, в дыру за деревянной панелью в том месте, где раньше стоял клавесин, если он вообще там стоял, в чем лично я сомневаюсь… а на самом деле их фамилия была Утюг или что-то в этом роде, и они изменили ее на Клавесин и…
— А что они ели? — спросила Арриэтта. — Там, в гостиной?
— Сладости к чаю, — ответила Хомили. — Одни сладости к чаю. Нечего удивляться, что дети у них были такие болезненные. Конечно, в прежние времена было лучше… к чаю подавали сдобные булочки, и лепешки, и сладкий пирог, и варенье, и джем. А один старый Клавесин даже помнил, как по вечерам там пили молочный пунш! Но им, бедолагам, приходилось добывать все в такой спешке! В сырые дни, когда человеки сидели чуть не весь день в гостиной, чай приносили и уносили, а Клавесины и близко к столу подойти не могли… а в теплые дни чай подавали в саду. Люпи рассказывала мне, что порой день за днем они питались одними черствыми крошками да пили воду из цветочных ваз. Так что не надо так уж на них нападать, немножко поважничать да разговаривать, как господа, было для них единственным утешением. Ты слышала, как говорит тетя Люпи?
— Да… Нет… Не помню.
— О, тебе нужно было слышать, как она произносит слово «паркет», — это дощечки, из которых сделан пол в гостиной, «Паркэт… парр-кэт», — говорила она. Ох и умора же была! Если подумать, твоя тетя Люпи воображала о себе больше всех остальных…
— Арриэтта дрожит от холода, — сказал Под. — Мы не для того подняли девочку с постели, чтобы говорить про тетю Люпи.
— Верно, верно, — виновато промолвила Хомили. — Тебе следовало меня остановить. Ну-ка, мой ягненочек, закутайся получше в одеяло, а я налью тебе чашку вкусного горячего бульона!
— И все же, — сказал Под, в то время как Хомили наливала бульон, — и для того тоже.
— Что — тоже? — спросила Хомили.
— Подняли ее, чтобы поговорить о тете Люпи тоже. О тете Люпи, дяде Хендрири и… — он приостановился, — Эглтине.
— Пусть сначала выпьет бульон.
— Никто не мешает ей пить, — сказал Под.
Глава шестая
Мы с мамой подняли тебя, — начал Под, — чтобы рассказать о том, что делается наверху. Арриэтта, держа чашку с бульоном в обеих руках, поглядела на него через край, Под кашлянул.
— Ты сказала недавно, что небо темно-коричневое и в нем есть трещины. Это не так. — Он взглянул на нее чуть ли не осуждающе. — Оно голубое.
— Я знаю, — сказала Арриэтта. — Я видела через решетку.
— Разве тебе видно через нее небо?
— Продолжай, — прервала его Хомили, — расскажи ей о воротах.
— Ну, — тяжело роняя слова, проговорил Под, — а если ты выйдешь из этой комнаты, что ты увидишь?
— Темный коридор, — сказала Арриэтта.
— А что еще?
— Другие комнаты.
— А если пойдешь дальше?
— Еще коридоры.
— А если ты будешь идти и идти по этим коридорам вперед, и направо, и налево, и снова вперед и дойдешь до самого конца, что ты увидишь?
— Ворота, — сказала Арриэтта.
— Крепкие ворота, — сказал Под, — ворота, которые тебе не открыть. Для чего они?
— Чтобы к нам не попали мыши, — сказала Арриэтта.
— Верно, — неуверенно произнес Под, словно согласился с ней только наполовину. — Но мыши пока никому не причинили вреда. Еще для чего?