Дочь Деметры
Шрифт:
– Если умрёте вы, или капитан Зевс, или сама Деметра, да хоть военный с самым паршивым званием, с вами придет прощаться весь корабль, а потом вас кремируют, или даже и нет, в зависимости от заслуг, а то, что останется – гроб с телом или пепел с урной – отправят за борт, и вы будете вечно лететь между звёзд. А меня… моё тело положат в большой автоклав, и я стану питательной жидкостью, на которой мама будет растить деревья, из которой делают новые ноги и руки в медицинском отсеке, из которой растят животных на мясо, и от меня не останется ничего…
Говорить об этом было так восхитительно-легко, но в какой-то момент
– …и никто не скажет: вот, это дерево выросло на питательном бульоне из Коры, а вот то – на бульоне из переработанных нечистот, – закончила она.
– И ты решила спросить у Таната, что будет с тобой после смерти?
– Вроде того, – сказала девушка, отстраняясь, благо на этот раз штурман не стал её удерживать. – Ой, я, кажется, не только плакала на вас, но и вытерла о вас всю пыль…
– Не беспокойся, это мне следовало быть с тобой помягче. Пойдём, уже недалеко.
Штурман зашагал вперёд со словами, что теперь ему ясно, почему Кора не хочет обсуждать это с Деметрой: если за тысячи лет та так и не поняла, что у каждого своя мера горя, и…
– И что далеко не каждый мечтает стать подкормкой для тепличных растений, – мрачно закончила Кора, когда двери из стекла и белого пластика (наверно, роботы–уборщики наведываются к ним втрое чаще, чем к остальным) разъехались в стороны.
В отсеке Таната Железнокрылого был такой же яркий мертвенный свет, белые стены, блестящие светлым металлом столы, стальные инструменты. Всё, решительно всё было максимально светлым – единственным тёмным пятном оказались чёрные металлические крылья за плечами хозяина, который вышел встречать их на пороге другого отсека.
Глаза у Таната были серыми, волосы – русыми, а взгляд – острым, как скальпель в его руке.
– Что, опять? – сказал Аид вместо приветствия.
– Из-за какой-то мрази я вынужден пахать в две смены, – мрачно сказал Танат, протягивая Аиду руку в стерильной перчатке. – Кого ты ко мне привёл?
Он явно не мог не заметить ни Кору, ни следы её пребывания на штурманском мундире.
– Это Кора, дочь Деметры, – представил девушку штурман. – Танат Железнокрылый, лучший патологоанатом на этом корабле. И на этом свете.
– Ты необъективен, – отмахнулся Убийца, отвечая на удивлённый взгляд Коры кривой усмешкой.
Девушка робко разглядывала Таната и его вотчину – весьма и весьма напоминающую медицинский отсек прозекторскую.
– Деметра говорила о вас, – неловко сказала Кора, не зная, как начать разговор. – Правда, не очень подробно, я даже не знала, что вы патологоанатом. Она просто ворчала, что из тех тел, что попадают к вам, ещё ни одно не пошло в питательный раствор, все либо уходят в гробах, либо идут на кремирование. Якобы вы…
Она хотела сказать «ненавидите жизнь», потому что чувствовала, что с Танатом, этим чернокрылым киборгом в белоснежном халате, можно не выбирать слов, но тут её прервал тихий смех штурмана.
Кора так и подскочила, во все глаза созерцая чудо из чудес – давящегося от смеха Аида Кроновича.
– Чего смешного? – недовольно буркнул Танат.
– Ну, знаешь, – сказал Аид, отсмеявшись, – скажи мне кто пять-шесть тысяч лет назад, что ты будешь конкурировать за трупы с Деметрой…
– Тьфу на тебя, «конкурировать», тоже мне, – скривился Танат. – Да забирала б хоть все, это Зевс запретил перерабатывать умерших от болезни или вот криминальных. Хотя по мне, дебилов, которых зарезали в поножовщине, можно и в автоклав.
– С больными тебе, наверно, понятно, – Аид посмотрел на Кору, и та испуганно кивнула. – Полная дезинфекция и кремация. А криминальных сначала отправляют на вскрытие. Труп можно отправить в переработку не позже суток после смерти, если, конечно, это живой человек, а не биологическое существо, полностью созданное из вторичного сырья. Такое тело может храниться неделю. Потом качество… материала резко падает из-за процессов разложения, и отправлять в переработку становится нерационально – дольше возиться, очищая питательный раствор от продуктов распада. Танат и его подчиненные же обычно не выдают криминальные трупы, пока дело не раскрыто.
– Пора, наверно, начать выдавать, – без особого энтузиазма сообщил Железнокрылый. – У меня тут морг, а не склад.
– А в чем дело? – осторожно уточнила Кора. Она, конечно, имела какое-то представление о том, почему у Таната случился резкий наплыв криминальных трупов, но все её знания были обрывочными.
– Ты что, не слышала про маньяка? – на каменной в общем-то физиономии патологоанатома отразилось удивление.
Кора призналась, что кое-что слышала, точнее, подслушала, благо ни Деметра, ни посетители её оранжерей не были настроены разговаривать о маньяке.
– Да, кстати, – спохватился штурман. – Кора хотела поговорить с тобой о смерти, – в том, как он сказал это, прозвучало эхо чего-то далекого и безапелляционного, словно приказ. Хотя… нет, пожалуй, это не было приказом, как не было и дружеской просьбой, скорее, каким-то… Коре показалось, напоминанием.
– Деметра сказала, вы знаете все о смерти, – тихо произнесла девушка, скользя взглядом по железным перьям киборга. – Скажите, умирать больно?..
Танат передернул плечами, и его перья зазвенели:
– Ну, знаешь, смотря от чего, – недовольно сказал он. – Но ты не бойся. На самом деле в том, чтобы умереть, нет ничего страшного. Для тебя все закончится в один миг, потом буду работать или я, или автоклав.
– А если я не хочу, чтобы на этом заканчивалось?.. – спросила Кора.
– Не для тебя, – терпеливо поправил Танат, – для тела. Твоя душа…
Под строгим взглядом Аида и внимательным Коры он начал рассказывать о загробной жизни, о тысячи, тысячи религий, о том, что достаточно верить, и лучше всё же во что-то нормальное, а не в Ктулху (если бы ещё Кора знала, что такое Ктулху), и о том, что перерождение неизбежно, но это не так, как в ту злосчастную питательную субстанцию, которой так боится Кора, а в нечто живое, дышащее и разумное. И это было настолько заманчиво и прекрасно, что Кора едва не утратила бдительность и не спросила, а есть ли душа у тех, кто выращен в пробирке из этой же самой субстанции, кто не имеет ни детства, ни юности, кто сразу родился двадцатилетним и помнит лишь два с половиной месяца своей жизни (и дело не в амнезии), кто в жизни не прочел ни одной книги, но хранит в голове всю накопленную человечеством информацию о растительных и животных мирах всех планет.