Шрифт:
Первая часть. 1843-1848
Вальпараисо.
Каждый в этом мире рождается с каким-то особым талантом, и Элиза Соммерс рано обнаружила в себе два: хорошее чутье и хорошую память. Первым она зарабатывала на жизнь, а вторым ее запоминала, если не точно, то, по крайней мере, с поэтизированным налетом астрологии. Что она забывала, то будто бы и не происходило вовсе, но ее воспоминаний, реальных или обманчивых, было целое множество; казалось, будто она жила дважды. Ее верный друг, мудрец Тао Чьен, не уставал говорить ей, что ее память, словно трюм, где они познакомились. Он был обширный и тенистый, полный коробок, винных бочек и мешков, где накапливались события, формировавшие опыт девочки. Было нелегко что-то обнаружить в том величайшем беспорядке, зато ей всегда удавалось уснуть, как научила девочку Мама Фрезия в сладких ночах ее детства, когда очертания реальности были лишь тонкой линией бледных чернил. Она входила в мир снов по хорошо проторенной дорожке и возвращалась с величайшими мерами предосторожности, чтобы
– Да невозможно, чтобы ты помнила это, Элиза. Новорожденные как котята, у них нет ни чувств, ни памяти, - кратко утверждала мисс Роза, когда разговор касался этой темы. Тем не менее, эта женщина, смотрящая на нее свысока, в своем платье цвета топаза с легкими лентами банта, развевающимися на ветру, врезалась в память Элизы, и она никогда не могла принять иного объяснения по поводу ее происхождения.
– У тебя английская кровь, как и у нас, - уверила ее мисс Роза, когда Элиза могла уже что-то понимать. – Кому-то из британской колонии пришло в голову оставить тебя в корзинке у дверей “Британской компании Импорта и Экспорта”. Я уверена, люди знали о добром сердце моего брата Джереми и предвидели, что тебя приютят. В это время я безумно хотела сына, и сам Господь даровал мне тебя, чтобы воспитать тебя в твердых началах протестантской веры и английского языка.
– Ты – англичанка? Деточка, не строй иллюзий, у тебя волосы индианки, как и у меня, - оспаривала Мама Фрезия за спиной их обладательницы.
Рождение Элизы было запретной темой в этом доме, и девочка привыкла к тайне. Эта, как и другие щекотливые темы, не затрагивались в присутствии Розы и Джереми Соммерс. Их девочка обсуждала на кухне шепотом с Мамой Фрезией, которая хранила незыблемым ее описание ящика для мыла, в то время как версия мисс Розы приукрашивалась с годами, пока не превратилась в сказку о феях. По ее словам, корзинка, найденная в офисе, была изготовлена из тончайшего ивового прута с батистовой вставкой, ее рубашка была расшита «под пчелку», а края платков были отделаны барвинским кружевом. Кроме того, она была укрыта кожаной, отделанной норкой накидкой – сама экстравагантность, никогда прежде не виданная в Чили. Со временем добавилось шесть золотых монет, обернутых в шелковый платок, и записка на английском языке, объясняющая, что девочка, пусть и незаконнорожденная, благородного происхождения. Об этом Элиза никогда и не догадывалась. Кожаная накидка, монеты и записка исчезли своевременно, и от предметов, свидетельствовавших о ее рождении, не осталось и следа. Объяснение Мамы Фрезии, тем не менее, более походило на ее воспоминания: открыв дверь дома однажды утром в конце лета, они обнаружили внутри ящика обнаженное существо женского пола.
– От кожаной накидки и золотых монет ничего не осталось. Я была там и прекрасно помню. Ты дрожала, закутанная в мужской жилет, без какого-либо намека на пеленку, и ты вся была в испражнениях. Ты была неприличной соплячкой, точно переваренная саранча, с пушком жареной кукурузы на макушке. И только представь себе, такою ты и была? Не строй иллюзий, ты не родилась принцессой, и если бы у тебя были такие же черные волосы как теперь, хозяева выбросили бы ящик в мусор, - утверждала женщина.
По меньшей мере, все сошлись на том, что день рождения девочки 15 марта 1832 года, то есть спустя полтора года как семья Соммерс прибыла в Чили, и по этой причине эта дата и стала днем ее рождения. Прочее всегда было нагромождением противоречий, и, наконец, Элиза пришла к выводу, что не стоит тратить энергию на безрезультатные поиски, потому что какая бы эта правда ни была, она бы никоим образом не смогла бы ей помочь. Важно лишь то, чем занимается каждый человек в этом мире, а не то, как он в него пришел, обычно говаривал ей Тао Чьен на протяжении многих лет их великолепной дружбы. Сам он не был с этим согласен, для него оказалось невозможным представить свое собственное существование вдали от длинной вереницы его предков, которые поспособствовали не только придать ему физическую и умственную характеристики, но также оставили ему в наследство и карму. Его судьба, полагал он, была определена поступками родителей, живших ранее, поэтому он должен был почитать их ежедневными молитвами и бояться их, когда они предстояли в призрачных нарядах в предъявлении своих прав. Тао Чьен мог читать наизусть имена всех своих предков, до самых дальних и почтенных прапрадедов, умерших более века назад. В преклонном же возрасте его главная забота состояла в том, чтобы вернуться умирать в свою чилийскую деревню и быть похороненным рядом со своими предками; тогда как его душа вечно скиталась бы, держа курс в неизведанные места. Совершенно естественно Элиза склонялась к истории об искусной корзинке – ведь никому в здравом уме не нравится появляться в обычном ящике для мыла – но, честно говоря, эту правду она принять не могла. Ее чутьё «легавой собаки» очень хорошо запомнило запах первых дней своей жизни, который не был запахом чистых батистовых простыней, напротив, это был запах шерсти, мужского пота и табака. Вторым запахом была вонь горной козы.
Элиза росла, смотря на Тихий океан с балкона апартаментов ее приемных родителей. Возвышающийся на откосах горы порта Вальпараисо, дом стремился подражать стилю, бывшему тогда в моде в Лондоне, но климатические условия, качество почвы и потребности жизни в Чили вынудили внести существенные изменения, и в результате получилось чудачество. В глубине патио возникли, словно опухоли, несколько помещений без окон и с дверьми укрепленного застенка, где Джереми Соммерс хранил самый ценный груз компании, который исчез бы в винных погребах порта.
– Эта страна воров, нигде в мире конторы так не тратятся, для того чтобы подтвердить приход товара, как они это делают здесь. Грабят всё. А то, что спасают от воров, топит зима, сжигает лето или разрушает землетрясение, - повторял он каждый раз, когда ослы доставляли новые тюки, чтобы разгрузить их во дворе его дома.
Расположившись перед окном и глядя на море, чтобы сосчитать лодки и китов на горизонте, Элиза убедилась в том, что она – дочь кораблекрушения, а не извращенной матери, способной оставить ее голой в один из пасмурных мартовских дней. Она записала в дневнике, что некий рыбак нашел ее на пляже среди обломков разбитой лодки, закутал ее в свой жилет и оставил ее на пороге самого большого дома в квартале англичан. С годами она пришла к выводу, что эта сказка не так уж и плоха: в том, что море ее возвратило назад, есть некая поэзия и загадка. Если бы океан отступил, обнажившийся песок был бы просторной влажной пустыней, усеянный морскими нимфами и находящимися в агонии рыбами, говаривал Джон Соммерс, брат Джереми и Розы. Он пересек все моря мира и живо описывал, как вода опускается среди мертвецкой тишины, чтобы стать вновь одинокой чудовищной волной, поднимая собой все то, что встречает на пути. Всё это ужасно, но это даёт возможность выиграть время, чтобы убежать повыше в горы и это несравненно лучше, чем слышать бесполезный звон церковных колоколов, извещающих о землетрясении.
На момент появления девочки Джереми Соммерсу было тридцать лет, и он начинал строить блестящую карьеру в “Британской компании Импорта и Экспорта”. В торговых и банкирских кругах его принимали за порядочного человека: его слово и рукопожатие было равнозначно подписанному контракту, непременное условие любой торговой сделки, потому что кредитные карты, пересекая океан, задерживались месяцами. Для него, человека без судьбы, его доброе имя было гораздо важнее самой жизни. Несмотря на лишения, он прочно стал на ноги в удаленном порту Вальпараисо. И уж совсем бы последним желанием в размеренной жизни было появление новорожденного создания, которое бы нарушило весь порядок. Однако когда Элиза попала в дом, то он не мог не приютить ее, потому что, увидев свою сестру Розу, хватающую малышку, точно мать, он уже был бессилен сопротивляться.
Розе тогда было всего лишь двадцать, но она уже была женщиной с прошлым, и ее шансы удачно выйти замуж сводились к минимуму. С другой стороны, подумав, она решила, что брак, даже в самом своем лучшем виде, оказался бы для нее худшей сделкой. Рядом с любимым братом Джереми она настолько наслаждалась своей прочно существовавшей независимостью, что речь о замужестве могла и не идти вовсе. Со временем привыкнув к этой жизни, женщину больше не пугал позор остаться старой девой, напротив, она перестала завидовать замужним женщинам. Тогда в моде была теория, по которой женщины отказывались от роли матери и жены, напоминая суфражисток, но им не хватало детей - единственный минус, из-за чего теория не могла одержать победу даже путем дисциплинированной тренировки воображения. Иногда девушке снился кошмар: она одна в стенах своей комнаты, покрытых кровью, на полу ковер, ею пропитавшийся, с разбрызганной по потолку кровью, и в центре всего этого – находится лишь она, обнаженная и растрепанная, точно сумасшедшая, родившая на свет саламандру. Просыпалась в крике и проводила остаток дня, пребывая совершенно не в себе, и была абсолютно не в силах освободиться от ночного кошмара. Джереми наблюдал за нею, беспокоясь за нервную систему девушки и чувствуя за собой вину, что пришлось увезти ее так далеко от Великобритании, хотя в то же время не мог избежать определенного эгоистического удовлетворения от договоренности, которая была у них обоих. А вот идея брака так и не зародилась в его душе, ведь когда Роза была бы рядом, это снимало бы все возникающие домашние и внешние проблемы. Сестра дополняла его натуру интроверта, и Джереми довольно спокойно относился к перепадам её настроения и лишним тратам. Когда в семье появилась Элиза, и Роза настояла, чтобы она осталась, то Джереми не посчитал нужным ни возразить, ни выразить хоть какие-нибудь сомнения. Более того, он постарался отстраниться от обсуждения вопросов, связанных с ребёнком, и начал вести себя так, как только речь зашла о выборе имени девочки.
– Назову ее Элизой, как и нашу мать, и дам ту же фамилию, - решила Роза, едва накормив, искупав и завернув малышку в собственную накидку.
– Ни в коем случае, Роза! Как думаешь, что станут говорить люди?
– А вот это я возьму на себя. Люди скажут, что ты святой, ведь приютил же ты эту бедную сиротку, Джереми. Нет судьбы хуже, чем вовсе не иметь семьи. Что бы стало со мной без такого брата как ты!
– возразила она, и впрямь страшась малейшего проявления сентиментальности со стороны своего брата.
Слухи были неизбежны, как и неизбежно смирение с ними Джереми Соммерса, ведь он согласился с тем, что малышка будет носить имя их матери, спать первое время в комнате его сестры и нарушать тишину дома. Роза огласила совершенно невероятную версию о роскошной корзинке, хранившейся в неизвестных руках в офисе «Британской компании по импорту и экспорту», чему, конечно, никто не поверил, как никто и не мог обвинить ее в каких-то неточностях. Ведь каждое воскресение ее видели поющей в этом офисе, и тончайшая талия подтверждала, что ребенок, скорее всего, есть результат отношений Джереми или Джона с какой-то уличной женщиной легкого поведения, поэтому девочку и растят так, будто она дочь этой семьи. Джереми даже не трудился опровергать ходившие слухи.