Дочь генерала
Шрифт:
…Когда грудь наполнялась сладостным упоением полной свободы…
…Когда все тяготы пройденного пути уходили в прошлое!..
…Она неожиданно просыпалась и с громко стучащим сердцем оглядывала серый потолок и стены комнаты.
Хотелось плакать и жаловаться, петь и благодарить.
Мама
Наташа готовилась стать мамой. Для женщины «в положении» она выглядела более, чем не плохо. Конечно, округлилась, из-под просторного платья выглядывал животик похожий на перевернутую грушу. Но… улыбалась! Так светло и нежно улыбалась, будто вся радость вселенной поселилась в ее животе. Морщилась от болей, растирала затекшие ноги, колола иголкой сведенные судорогой ноги — и улыбалась.
Однажды Сергей заявился домой с банкета далеко за полночь. Наташа вышла в прихожую, припала щекой к дверному косяку и тихо произнесла:
— Сережа, прошу тебя, не бросай нас… Очень тебя прошу…
Тот наконец снял ботинки, потряс головой, с трудом понял, что такое ему сказали и… открыл рот. Посидел так, потом откашлялся и, пряча глаза, сказал:
— Никогда я тебя не брошу, Наташа. Ни тебя, ни ребенка, слышишь?
— Да, Сережа. Слышу. Спасибо, — улыбнулась она. Медленно повернулась и вразвалочку ушла спать.
Сергей обхватил голову руками и заплакал:
— Какая же я скотина! Чтобы такое услышать от беременной жены!.. Допился… Всё! Завязал! О, ужас! Какой стыд…
После этого разговора что-то в нем сломалось. Как только речь заходила о застолье, выпивке, мальчишнике — перед ним появлялась его Наташа, беременная, смущенная, тихая и шептала: «не бросай нас… очень тебя прошу…» Сергей решительно отказывался и уходил прочь. Не сразу, лишь через полчаса, а то и через час, Наташа уходила вразвалочку, поддерживая круглый тяжелый живот, устало улыбаясь. Сергей же качал головой и шептал: «допился, скотина… докатился…»
Однажды в передней раздался робкой звонок. Наташа открыла дверь и отступила. За дверью стояла опухшая женщина в чем-то рваном, грязном и смотрела снизу вверх, как побитая собака. У Наташи что-то сжалось внутри от жалости и страха. Обе испуганные, они молчали.
— Ты меня не узнаёшь? — хрипло спросила нищенка, с трудом подбирая слова.
— Простите, нет, — прошептала Наташа, обмирая от какого-то неясного предчувствия.
— Мама, — сказала нищенка. — Наташа, я твоя мама.
Наташа схватилась за живот. Ребеночек толкнул ножкой, забарабанил ручонками. Наташа выдохнула:
— Заходи-те. Мне нужно присесть. Прости-те…
Бомжиха зашла, сняла потертые сапоги и босиком прошла за хозяйкой на кухню. Наташа выпила воды и села на диванчик. Она смотрела на этого чужого человека, пыталась вспомнить ее молодое лицо, но на память ничего не приходило. Ее тошнило от запаха грязных ног, от перегара, от страха. Стыд и жалость мутили душу. Она не знала что делать и что говорить.
— Как вы… как ты меня нашла?
— Дала денег милиционеру, он сказал адрес. А где твой папа?
— Его больше нет.
— А!.. Царство ему небесное! Ты замужем? — спросила женщина, показывая на живот.
— Да.
— Слушай, дочка, я ушла от вас с папой. Дурой молодой была. Такого достойного мужчину, как Иван Андреевич, променяла на прощелыгу. Ведь он меня бросил. Потом меня так по жизни побило!.. Сполна расплатилась за свое предательство. Доченька, ты простишь меня?
— Да, прощу, — тихо произнесла Наташа, сдерживая слезы.
— А ты… ты не пустишь меня к себе? — едва слышно спросила нищенка. Она смотрела униженно и заискивающе. — Мне жить негде.
Наташа всхлипнула и с трудом выдохнула:
— Конечно, мама. Живи… Я только мужу скажу.
Она позвонила Сергею и сказала, что вернулась мама, и она впустила ее. Сергей сказал: «Не волнуйся, Наташа. Пусть живет, если ты так решила. Мать есть мать. Ты только не волнуйся, ладно?»
— Муж не против, — сказала она с облегчением, положив трубку.
Божмжиха встала, расправила плечи и уверенной походкой, вразвалочку пошла знакомиться с новым жильем. Из глубины квартиры раздалось:
— А ничего! Мне вот эта комната, пожалуй, подойдет!
Наташа вздохнула и медленно перекрестилась.
Приехал Сергей, познакомился с тещей и увел растерянную Наташу в спальню. Там он сказал:
— Наташ, пока я сюда ехал, у меня появился кое-какой план. Мы с тобой в отношении к твоей маме будет придерживаться главного принципа — любви. А любовь это не сюсюканье, а борьба за спасение души человека. В этом деле возможны и необходимое смирение, и воспитание… К тому же мне, как главе семьи, придется и вас с ребеночком защищать. Так что положись на меня и ничему не удивляйся.
Тещу вымыли, подобрали что-то из Наташиной одежды и повезли в магазин. Там купили ей все необходимое, в парикмахерской привели в порядок волосы и, счастливую, привезли домой. Теща затребовала «обмыть» покупки. Сергей твердо заявил, что больше она никогда пить не будет. Теща встала и, поджав губы, вышла в свою комнату и заперлась.
На следующий день из бара пропала початая бутылка водки, а из Наташиного кошелька пропали деньги. Когда Наташа спросила о пропаже, подвыпившая мать на нее накричала, обвиняя в жестокости к родной матери.
Приехал Сергей, спросил у тещи, в чем дело, но та и ему закатила истерику. Сергей вывел Наташу из комнаты и протянул теще прежние обноски: «Тогда одевайся в свое рванье и уходи!» Теща переоделась и встала у входной двери, ожидая, что все бросятся уговаривать ее остаться. Сергей молча открыл дверь, выставил клеенчатую китайскую сумку, с которой она пришла, и подтолкнул ее наружу: «Не стесняйся! Иди. Скатертью дорожка!»
Она еще постучала в дверь, покричала, взывая к их совести. Высунулась из своей комнаты Наташа и умоляюще посмотрела на мужа. Он был непреклонен: поцеловав жену, отправил обратно в комнату, сам вышел на лестничную площадку, подхватил грязную рваную сумку, взял тещу за руку и на этот раз вывел из подъезда. Вахтеру сказал, чтобы без его личного разрешения эту женщину сюда не впускать. На улице стояла сырая ночь с холодным ветром. Теща медленно прошла полдороги до арки и вернулась к Сергею, наблюдавшему за ней.