Дочь генерала
Шрифт:
Итак, сегодня наступило утро новой жизни. После выполнения утреннего правила, зарядки и душа я сидел в кресле у открытого окна с чашкой кофе. Слушал пение птиц, подставив лицо солнцу.
Так случается иногда… На пике напряжения мощная, невидимая сила вдруг останавливает время, сходит на тебя облаком абсолютной тишины. Ты принимаешь это всем сердцем, принимаешь с благодарностью. Тихий ветерок подхватывает тебя, пронизывает добрым теплом и несет в безбрежный океан, куда впадают великие реки: свет, истина и любовь.
Ко мне вошла дочь. И я сделал первое открытие дня. Моя Киска повзрослела и превратилась в красивую, уверенную в себе девушку.
— Па, включи, пожалуйста, Интернет. Мне почту проверить нужно. Что-то брат из своего Лондона два дня, как не пишет. Когда уже он приедет. Скучаю по нему.
— Конечно. — Потянулся к модему и нажал кнопку. Загорелся синий огонек. Совсем недавно я носил свою маленькую дочку на плечах, надевал платьица и кормил мороженым перед детским сеансом кино. И в благодарность получал вот этот волшебный взгляд — прямой, задумчивый, полный ожидания радости, предвкушения маленького детского чуда. — Кисуль, ты довольна своей жизнью?
— Конечно, — кивнула дочь и остановилась. — Слушай, пап, ты здоров?
— Вроде, здоров, — улыбнулся я в ответ. — Вот только смотрю на взрослую дочь и думаю, а что бы еще сделать для неё?
— Ну-у-у, — протянула она, разглядывая потолок в пятнах, — можешь дать денег на новые джинсы… Если хочешь…
— На, возьми, — протянул деньги. — Только мне кажется это так, мелочь. Вот если бы…
— Ну, не скажи, — засияла дочь, — новые штаны — это здоровски! Спасибо, — чмокнула меня в щеку и унеслась.
На кухне жена занималась цветами. Я присел на диван. Она обернулась:
— Кушать хочешь?
— Спасибо, нет. Скажи, Наташа, ты счастлива?
— Ага. — Она указала совком на длинный ствол кактуса. — Как ты думаешь, не обрезать ли мне ему верхушку?
— Обрежь. Он только лучше станет. Ветки выпустит, закучерявится. А то он похож на разбойничью дубину.
— Я тоже так думаю. А чего это ты про счастье вспомнил?
— Да вот, вспомнилось… Так ты можешь сказать о себе: мурр-мяу, жизнь удалась, не нужны нам ваши Таити, нас и здесь неплохо кормят?
— Именно так я всем и говорю.
— Спасибо тебе, Наташенька. Это приятно слышать.
— Пожалуйста. Приходите еще. Слушай, а ты не заболел? Ты ночью вставал несколько раз.
— Да вроде здоров. — Я не стал говорить, что ночью совсем не спал. Чувствовал-то себя прилично. На удивление.
— Пойду, пройдусь.
— Давай. Подыши там…
— Наташ, а ты помнишь, как в белом платье в свадебном путешествии по набережной со мной гуляла?
— Только вчера его доставала. Слушай, одно расстройство! Я в него уже никогда не влезу.
— И не надо. Ты теперь не юная девушка, а мужняя жена и мать взрослой дочери. В тебе должна быть стать державная. Так что нечего вздыхать над старыми платьями.
— Так ведь ты первый вздохнул.
— Я на другую тему… Ладно, пойду.
Лифт с мокрым полом и разрисованными стенами с лязгом остановился. Вошел старик с коляской. Малыш поднял ко мне пухлое личико и улыбнулся четырьмя зубками. Потом рассмотрел граффити на потолке и стенах, поболтал ножками, подвигал ручками… А мы с дедом смотрели на мальчика и улыбались каждый своему.
Во дворе в песочнице кричали подростки. Они часто собирались в этой песочнице и всегда кричали. Возраст такой, шумный. Только сегодня они делали это осмысленно. Низко над землей кружился белый голубь. А в вышине парил коршун, готовясь к нападению. Подростки пытались его прогнать. Наконец, белый голубь вернулся в старую дощатую голубятню, а коршун вяло удалился в сторону парка.
Из-за угла соседнего дома на меня выскочил и чуть не сбил с ног Андрей. От него пахло свежим пивом. Он замер, опустил глаза, потом поднял — и так несколько раз. Наконец, внутренняя борьба завершилась. Он решительно посмотрел в мою переносицу, выдохнул и сказал:
— Ладно! Хорошо! Согласен. Я тебе должен. Вот возьми, а то всё равно пропью. — Он достал бумажник и отсчитал несколько зеленых купюр. — Проверь.
Не глядя сунул я деньги в карман.
— Тебе верю, Андрюш, потому что ты крайне честный человек.
— Прости за задержку.
— Ерунда. Я все понимаю. Тебе спасибо.
— Ну ты заходи, а? Ленка тоже рада будет. Зайдешь?
— С удовольствием. Привет Елене. Она у тебя золото. Вообще, Андрюха, нам с тобой с женами крупно повезло.
— Да?.. А-га… А ты, случайно, не заболел?
— Может быть. Наверное, у меня приступ белой пушистости.
— А-а-а! Это бывает. Только ты вроде вчера не пил?
— Не пил. Это на сухую.
— А-а-а! Ну ты, сосед, не грусти…
— Не буду. И ты тоже…
У входа в метро остановился и подумал: входить или нет. Но кто-то сзади мягко подтолкнул, и ноги сами внесли меня в аквариум станции. Занял очередь в кассу. Слева за огромным витринным стеклом парни пили баночное пиво и размахивали руками. Передо мной стояла очередь: кто читал, кто копался в сумке, кто разговаривал с соседом. Справа молодой милиционер бдительно рассматривал входящих на станцию пассажиров. Я пожалел, что не захватил с собой почитать.
Наконец, очередь растаяла, и передо мной осталась одна читающая девушка в голубых джинсах. В полутора метрах от кассы, у стеклянной стены лежал старик. На пьяного он похож не был. И потом… он не дышал. Я шагнул к нему и присел. Протянул руку к артерии на горле — тело уже остыло и, видно, лежало тут не один час. Я крикнул милиционеру. Он отмахнулся: отстань, без тебя знаю. Меня же привлекло лицо умершего. Лоб, нос и подбородок, цвета слоновой кости, принадлежали человеку интеллигентному. Одет он был в приличный костюм, несколько заношенный. На лице застыли покой и достоинство! И руки… Желтые старческие руки в пигментных пятнах с длинными пальцами — лежали на груди так… красиво. Как на портретах аристократов.