Дочь императора
Шрифт:
Испуганная Марианна глядела на него, придумывая, как бы спасти того, кого она все еще любила, несмотря на все его преступления. Вдруг послышался голос солдата, кричавшего своим товарищам:
– Сюда, сюда! Говорят вам, видели, как он взошел по лестнице в коридор.
– Напали собаки на след дичи! – сказал Иеклейн, вынимая длинный нож. – Но, черт побери, не одному распорю брюхо, прежде чем сдамся.
– Ступай за мной, – поспешно сказала Марианна, отворяя дверь в свою комнату.
Едва Иеклейн вошел туда, как она поспешно заперла дверь изнутри.
Через минуту по коридору застучали шаги солдат и слуг, помогавших им в поисках. Обыскав коридор, солдаты стали обыскивать пустые комнаты.
Между тем Марианна взяла Иеклейна за руку и втолкнула его в маленькую гардеробную, заваленную платьем и всяким тряпьем, и находившуюся между ее комнатой и уборной графини Гельфенштейн.
Через минуту к Марианне постучались. Она тотчас отперла, делая над собой усилие, чтобы казаться спокойной, и отвечала солдатам, что она никого не видала и ничего не слышала.
Преданность этой девушки графине Гельфенштейн была слишком известна всем, чтобы на ее счет могло возникнуть хоть малейшее подозрение. Извиняясь, что ее обеспокоили, солдаты и слуги пошли далее; но, проискав напрасно еще целый час, они решили удалиться в уверенности, что шпион пробрался в другую половину замка.
По уходе их Марианна вошла в гардеробную. Услыхав ее шаги, Иеклейн поспешно опустил занавес у стеклянной двери в комнату графини.
– Иеклейн, – сказала ему Марианна, – твои враги удалились, но они ежеминутно могут вернуться. Я не могу допустить тебя до погибели, но чувствую, что, скрывая тебя здесь, нарушаю свой долг к графине Гельфенштейн. Скажи мне, ради Бога, зачем ты пришел сюда?
– Я хотел разузнать, в каком положении находятся укрепления и сколько в замке гарнизона, – отвечал Иеклейн с видом полной откровенности, но умалчивая о своих сношениях с горожанами.
– Какая неосторожность! – прошептала девушка, с ужасом всплеснув руками. – Ты решился придти к людям, которые имеют столько причин ненавидеть тебя, и желать твоей смерти?
– Ба! – сказал он беззаботно. – Не убить им меня!
– Что же ты намерен делать?
– А по-твоему что?
– По-моему?
– Да. Ведь ты обязана подумать о спасении твоего двоюродного брата?
– Прежде всего, я обязана верно служить моей госпоже, которая взяла меня к себе и обращается со мной как с сестрой, а не как со служанкой.
– В таком случае, ты должна выдать меня, – сказал Иеклейн с тем равнодушием к опасности, которое он постоянно выказывал.
– Ведь ты знаешь, что у меня никогда не хватит на это духу, – плача сказала девушка. – Как ни виноват ты передо мной, Иеклейн, но я не могу забыть нашего родства… а тем более не могу забыть, что некогда ты любил меня.
Слезы прервали ее. Тронутый этой несокрушимой привязанностью, Иеклейн старался утешить девушку.
Увлекаясь собственными словами, быть может даже повредив сам своим уверениям, он клялся Марианне, что среди всех своих увлечений всегда питал к ней глубокую привязанность. Бедная девушка только того и желала, чтобы простить ему. Может быть, она не вполне верила клятвам своего двоюродного брата, но его нежные ласковые слова доставляли ей бесконечное счастье, и она тщетно старалась скрыть это.
– Послушай, Иеклейн, – сказала она наконец, – не думай, что я верю тебе. Я очень хорошо знаю, что ты не любишь меня так, как любил прежде, но как бы ты ни терзал мое сердце, чувствую, что никогда не перестану любить тебя. Хотя бы ты гнал меня от себя, топтал меня ногами, это не помешало бы мне любить тебя и пожертвовать за тебя жизнью.
– Бедная Марианна! – сказал Иеклейн, почувствовав некоторое раскаяние.
– Послушай, тебе нельзя оставаться здесь, потому что слуги замка проходят здесь беспрестанно. Я пойду в седельный чулан. Там есть один бедняк, вполне преданный мне; он достанет мне ливрею одного из графских слуг, ты переоденешься, и мы выйдем вместе. Я скажу, что ты слуга графини и что она дала тебе поручение в городе; а в Вейнсберге ты уже найдешь случай бежать.
Спустя несколько минут по уходе Марианны, Иеклейн услышал шаги в комнате графини Гельфенштейн. Маргарита вошла к себе в сопровождении служанки.
– Позовите Марианну, – сказала она.
Иеклейн поспешно притаился за большим сундуком. Служанка прошла в комнату Марианны и вернулась сказать, что ее нет. Маргарита не ответила ей ничего.
– Не угодно ли вам, сударыня, причесаться? – спросила служанка.
– Пожалуй, Урсула, – отвечала Маргарита, опускаясь в кресло. В ее потупленных глазах выражались горе и тревога.
Когда Урсула принялась расплетать великолепные волосы графини, Иеклейн подошел к стеклянной двери и, приподняв угол занавеса, приложился глазом к щели. Он мог очень хорошо видеть Маргариту, тем более что на нее падал свет из окна, тогда как сам он оставался в тени. Люди, подобные Иеклейну, не отказываются от своих страстей, пока не удовлетворят их. Чем непреодолимее препятствие, тем сильнее их страсть и тем упорнее они на борьбу и опасность.
В сущности, Маргарита была единственной любовью Иеклейна; он питал к своей двоюродной сестре только то чувство, которое питает восемнадцатилетний юноша ко всякой девушке одного с ним возраста, с которой случайно сблизится. Графиня же играла важную роль в его жизни, более важную, чем он сам сознавал.
Его слепая ненависть к дворянству, побуждавшая его на такие жестокости и запятнавшая кровью его храбрость и военные таланты, была в значительной мере вызвана непреодолимой преградой, которую его низкое происхождение ставило между ним и дочерью императора, а также ревностью к счастливым соперникам. Иеклейн слушался только своих страстей. Очень может быть, что родившись в другом сословии, молодой трактирщик защищал бы привилегии дворянства с такой же несокрушимой и дикой энергией, с какой теперь нападал на них; или, вернее, на людей, пользовавшихся ими. Гордость и честолюбие, мучившие его, еще более разжигали страсть, которую внушала ему прекрасная и. знатная графиня Гельфенштейн. Поэтому можно подумать, что почувствовал он, когда случай неожиданно сделал его невидимым зрителем туалета графини.
У Маргариты были великолепные волосы; они распались до пола шелковистыми волнами по белым плечам и по спинке кресла, на котором они сидела. В Рорбахе заговорила страсть: он отдал бы жизнь, чтобы быть на месте служанки, бравшей в руки эти благовонные волосы.
– Скорее, Урсула, – сказала Маргарита, которой хотелось остаться одной со своими грустными думами.
Служанка проворно кончила головной убор и удалилась.
Когда дверь затворилась за ней, Маргарита положила голову на руку и стала думать о любимом муже, судьба которого тревожила ее день и ночь.