Дочь кардинала
Шрифт:
Я опираюсь спиной на каменный откос и чувствую живительную прохладу, вливающуюся мне в спину.
– Ты хочешь, чтобы они пришли сюда и жили здесь, со мной? – спрашиваю я. – Дочери Вудвилл?
Он кивает как ни в чем не бывало.
– Ты не найдешь более красивой фрейлины, чтобы украсить твою свиту, чем принцесса Елизавета, – говорит он.
– Госпожа Елизавета, – поправляю я его сквозь сжатые зубы. – Ты объявил ее мать шлюхой своего брата, а ее – незаконнорожденной. Так что она просто госпожа Елизавета Грей.
Он коротко смеется, словно над чем-то, что он забыл.
– Ах да, – говорит он.
– А что будет с ее матерью?
– Я поселю ее на окраине. Я доверяю Джонни Несфилду и поселю ее с младшими девочками
– Они будут находиться под арестом?
– Почти.
– Им будет запрещено выходить из дома? – не успокаиваюсь я. – Они будут сидеть взаперти?
– Если Несфилд сочтет это необходимым, то да. – Он пожимает плечами.
Наконец я понимаю, что Елизавета Вудвилл снова станет хозяйкой славного деревенского домика, а ее дочери буду жить и прислуживать мне при дворе как фрейлины. Они будут свободны и веселы, как вольные птицы, и она снова одержит победу.
– Когда это произойдет? – спрашиваю я, думая, что Ричард спланировал это все на весну. – В апреле? Мае?
– Я думал, что девочек можно взять во дворец уже сейчас, – говорит он.
Этого я уже снести не могу. Я соскакиваю с подоконника и встаю.
– Это наше первое Рождество как короля и королевы, – произношу я дрожащим от негодования голосом. – Это двор, место, в котором мы ставим себя над этой страной, где люди видят нас со всеми нашими регалиями, чтобы потом рассказывать о наших нарядах, развлечениях и веселье. Это именно то время, когда люди начинают слагать легенды о нашем дворе, чтобы потом говорить, что он красив и полон достоинства, как легендарный Камелот. И ты хочешь, чтобы дочери Елизаветы Вудвилл сидели за нашим столом и делили с нами рождественский ужин, сейчас, в наше первое Рождество? Почему бы тебе просто не распространить весть о том, что здесь ничего толком не изменилось? Просто на троне сейчас вместо Эдуарда сидишь ты, а двор по-прежнему принадлежит Риверсам, и чаша весов по-прежнему в руках этой ведьмы. В тех самых руках, на которых кровь моей сестры, твоего брата и их новорожденного сына, и что ее ни за одно из сотворенных ею преступлений не призовут к ответу.
Он подходит ко мне и берет меня за локоть, чувствуя, что я дрожу от ярости.
– Нет, – мягко говорит он. – Нет, я об этом не подумал. Теперь я вижу, что так делать не стоит. Это твой двор, не ее, я это знаю. Здесь ты королева, Анна, и я это знаю тоже. Успокойся. Никто не испортит тебе праздника. Они могут прибыть сюда после Рождества, потом, когда будут улажены все прочие соглашения. Нам ни к чему звать их сюда раньше и портить нам праздник.
И он успокаивает меня, как он делал всегда.
– Портить?
– Да, они могут его испортить. – Мягкость его голоса убаюкивает меня. – Я не хочу, чтобы они были тут. Я хочу быть только с тобой. А они могут побыть в своих каморках, пока ты не решишь, что готова их отпустить.
Я чувствую покой и умиротворение от его прикосновения, как объезженная лошадь.
– Хорошо, – выдыхаю я. – Но не раньше того.
– Нет, – соглашается он. – Не раньше того, как ты решишь, что это уже можно сделать, Анна. Ты – королева Англии, и в твоем окружении будут только те, кого ты выберешь сама, по своему желанию. Тебя будут окружать только те женщины, общество которых тебе приятно. Я не стану вынуждать тебя приближать тех, кого ты боишься или не любишь.
– Я их не боюсь, – поправляю я его. – И не ревную.
– Именно, – произносит он. – Тебе ни к чему ревновать и нечего бояться. Ты пригласишь их, когда будешь готова, не раньше.
Рождество мы встречаем в Лондоне без детей. Я до последнего дня ноября надеялась, что они приедут. Эдуард хорошо себя чувствовал, но наш лекарь сказал, что он недостаточно крепок, чтобы совершить такую длительную поездку по плохим дорогам. Ему рекомендовали остаться в Миддлеме, где лекари, хорошо знающие его здоровье,
Он ест неплохо, но наши повара стараются изо всех сил посылать наверх в обеденные залы разнообразные блюда, сдобренные всяческими соусами. Я ни разу не видела, чтобы он вместе с Маргаритой или Тедди бегал на кухню, чтобы полакомиться обрезками выпечки или свежим хлебом, только что вынутым из печки. Он никогда не стремится полакомиться сливками в молочном хозяйстве, никогда не просит поджаристых обрезков мяса на вертеле.
Я стараюсь не бояться за него. Он с удовольствием занимается учебой, катается на лошади вместе со своими кузенами, или играет с ними в теннис, или стреляет из лука, или играет в мяч, но он всегда первым остановит игру, или отойдет в сторону, чтобы посидеть немного, или рассмеется и скажет, что ему надо отдышаться. Он не крепок и не силен, он как раз воплощение того, каким должен быть ребенок, выросший под давлением проклятья от находящейся далеко от него ведьмы.
Разумеется, я не знаю, проклинала ли она его на самом деле. Но иногда, когда он сидит у моих ног и касается головой моих коленей, я думаю о том, что злая воля этой женщины отравила всю мою жизнь, и я не удивлюсь, если окажется, что этот яд просочился и в жизнь моего сына. А теперь, когда Ричард сказал о новом проклятье, наложенном ведьмой Елизаветой и ее ученицей, ее дочерью, за убийство ее сыновей, я еще больше боюсь того, что вся злоба Риверсов направлена на моего мальчика.
Я распоряжаюсь, чтобы лекари отправляли мне доклад о самочувствии детей каждые три дня. Письма доходят до меня сквозь снежные метели севера и размытые дороги юга, и в них меня уверяют в том, что Эдуард пребывает в добром здравии, играет со своими кузенами, наслаждается зимой с ее развлечениями: катаниями на санках и на коньках. У него все хорошо, я могу не беспокоиться. У него все хорошо. Ричард же полон решимости устроить веселый праздник даже в отсутствие детей. Наш двор – двор победителей, и все, кто приходит сюда, чтобы попировать, потанцевать или просто понаблюдать за весельем, понимают, что первое Рождество нашего правления тем радостнее для нас, что мы понимаем: даже в нелегкие дни испытаний, когда нам бросили вызов бывшая королева и неизвестный юноша, объявивший себя королем, королевство оказало нам огромную поддержку. Англия не хочет, чтобы ею правил Генрих Тюдор, Англия забыла о принцах Риверсах и не возражает против того, чтобы Елизавета Вудвилл не покидала своего святилища. С ней покончено. Время ее правления прошло, и это Рождество означает наступление нового времени, нашего времени.
Каждый день у нас происходит что-то новое: охоты, катания на лодках, конкурсы, турниры и танцы. Ричард вызывает ко двору лучших музыкантов и драматургов, приходят поэты и слагают песни, а в часовнях слышится духовная музыка и хоралы. Каждый день для двора устраиваются новые развлечения, и каждый день Ричард дарит мне новый подарок: драгоценную брошь из перламутра, или пару надушенных кожаных перчаток, или три верховых лошади, которых мы потом отправим на север для детей, или редчайшее из лакомств – бочонок засахаренных апельсинов из Испании. Он осыпает меня подарками, а когда наступает ночь, он приходит в мои апартаменты, чтобы уснуть рядом со мной, обнимая меня так, словно только это прикосновение помогает ему поверить, что действительно сделал меня королевой.