Дочь леди Чаттерли
Шрифт:
— Ну и как ты находишь меня, Конни? Я здорово изменился? — спросил Оливер.
— Ой, не называй меня Конни. Мать сменила мне имя на Глорию. Это красивше, правда?
Глория! Конни даже вздрогнула. И это — родная сестра Клэр! Невероятно, да и только. Она не могла вымолвить ни слова и лишь в изумлении смотрела на мужа. Интересно, какие чувства испытывает он? И как намерен поступить? А главное — где Клэр? Видела ли она Глорию? И что думает обо всем этом?..
Впервые за много лет Конни вдруг поняла, что в ней не умер прежний снобизм и что она очень тоскует по достойному окружению, образованным
И вдруг она поняла, что на дочери Оливера надеты вещи из ихдома. Значит, ее одела Клэр. А если так, то в каком же виде была эта Глория, когда переступила порог их дома? Бедняжка Клэр… Но где она? Небось, спряталась куда подальше, чтобы только не видеть и не слышать эту мерзкую Глорию.
Конни вскочила и бросилась к двери.
— Клэр, Клэр, поди сюда, девочка моя! — громко крикнула она.
Клэр была на кухне. Там суетилась возле плиты миссис Дженкинс, стряпая праздничный ланч, и уютная спокойная атмосфера деревенской кухни действовала на Клэр успокаивающе.
Она столкнулась с матерью в холле. Увидела ее убитое горем лицо и почувствовала к ней жалость. Похоже, случившееся потрясло Конни до глубины души. Клэр обняла мать за плечи — впервые за много лет она открыто демонстрировала свою к ней любовь.
— Бедняжка моя! Это уж слишком. Ужасное создание! Хоть чуть-чуть была бы… Да что там говорить! Видела бы ты, в каком виде она появилась.
— Могу себе представить. Ты умница, Клэр, что переодела ее. Ужасно, если бы отец увидел ее в томвиде. Знаешь, девочка моя, он просто убит.
— И что собирается делать?
— Не знаю. Пока не знаю.
— Она обязательно должна остаться здесь?
Конни была растеряна.
— А куда ей деваться? У нее нет родственников, кроме твоего отца, а одной в ее положении не прожить.
У Клэр пересохло во рту. А сердце словно тисками сдавило. Да, кто-то должен принять у этой женщины роды, хотя бы немного обласкать, обеспечить ее всем необходимым. Наверное, это так страшно быть одной на всем белом свете. Одной и никому не нужной. Черт побери, неужели она, эта Глория, на самом деле приходится ей по отцу сестрой?
— Но ведь есть заведения для матерей-одиночек. Хотя она наверняка туда не захочет.
Клэр тут же поняла, что сказала не то, и ей стало стыдно.
— Как бы это объяснить… Понимаешь, девочка моя, эта Глория в ужасе от перспективы остаться одной. Она умоляет, чтобы мы разрешили ей временно пожить у нас. Неужели ты будешь очень возражать против этого?
— Откровенно говоря, да! — воскликнула Клэр. — Но, как я понимаю, отец не собирается вытолкать ее в шею. А
Конни вздохнула.
— Догадываюсь, каково тебе сейчас. Но у тебя, девочка моя, доброе сердечко, а поэтому как бы ты ее ни презирала, ты не станешь настаивать, чтобы мы ее выгнали. Она так жалка… Поверь мне, не ее вина, что она стала такой. Всему виной обстоятельства.
Конни вздохнула и замолчала.
И Клэр тоже вздохнула. Почему-то ей не хотелось признаваться самой себе, что она испытывает к Глории жалость.
Жалость — странное чувство, и ее бремя подчас тяжелее бремени ненависти и презрения. Если бы Клэр не испытывала симпатии к своей так называемой сестре, она наверняка могла бы предъявить отцу с матерью ультиматум: я или она, тем самым поставив их в очень непростую ситуацию. Возможно, они бы предпочли Глорию, которая сейчас нуждается в них гораздо больше, чем я, не без горечи думала Клэр.
В который раз она внушала себе: будь тверже, непреклонней и не обращай внимания на чувства других, тогда тебе станет легче жить. Многие женщины идут напролом и добиваются своего, без малейшего сожаления устраняя со своей дороги вся и всех, кто мешает в достижении счастья. Была бы она из их породы, и не пришлось бы сейчас оказаться в столь трудной ситуации.
Сказала бы Глории, что мистер Меллорс здесь давно не живет и прогнала бы ее вон. Она вместо этого помогла Глории привести себя в божеский вид…
— А если отец вдруг попросит нас приютить Глорию, ты не станешь возражать? — услышала она словно издалека смущенный голос матери.
Клэр покачал головой.
— У меня нет на это никакого права, ма. Но я не стану притворяться и обещать тебе, что полюблю ее. Я брезгую ею и глубоко ее презираю. Правда, мне ее жаль. Я понимаю, отец испытывает перед ней чувство вины. Я все понимаю, но очень не хочу, чтобы она осталась здесь. А потому не надо уговаривать меня полюбить ее. И своей сестрой я ее никогда не признаю. Если вы с отцом поймете, что чем реже я буду ее видеть, тем лучше для меня, я согласна смириться с ее присутствием в этом доме. Что касается ребенка, к нему я испытываю даже что-то вроде симпатии — ведь я тоже незаконнорожденная.
Конни опустила голову и понурила плечи, и Клэр тут же пожалела о своих словах. Уже не первый раз вымещает она на матери злость. Нет, сейчас она вовсе не хотела обидеть ее, но ведь сказанного не воротишь.
И мать, и дочь почувствовали облегчение, когда в холле появился Оливер.
— Младшая Конни или, как она себя называет, Глория ни в какую не согласна в приют, — сообщил он. — И я могу ее понять — это все равно, что мне бы сейчас в работный дом. Я тебе скажу, Клэр, девонька, в нашем кругу всегда считалось позором жить на казенных харчах.
Конни прекрасно понимала, что за чувства испытывает сейчас ее муж, к тому же, будучи по натуре женщиной очень доброй, сочувствовала этой Глории. Ей-то в свое время повезло — были деньги, и она ни от кого не зависела. Уехала себе в Шотландию, где и родила Клэр. Деньги, положение в обществе, а также поддержка отца помогли Конни не пасть духом в то нелегкое для нее время. У этой Глории нет ничего и никого на всем белом свете. Кроме Оливера.
Конни положила руку мужу на плечо и тихо сказала: