Дочь мадам Бовари
Шрифт:
У Ларисы от умиления и любви душа превратилась в маленький комочек. Такое чувство она еще испытывала, когда маленькая дочка садилась ей на колени и обнимала за шею. «Господи, вот если бы только было можно – я, она и он!» Вадим пошевелился, разомкнул руки, и она, пользуясь моментом, выскользнула из постели – надо было принять душ, разогреть ужин, накрыть на стол. Когда она выходила из комнаты, Вадим, не открывая глаза, перевернулся на другой бок, и она услышала его сонное дыхание. Через несколько минут, стоя в душе и разглядывая себя в зеркало, она подумала, что близость с Вадимом не была ах какой потрясающей. Да, он умелый, ласковый, отлично знает, как обращаться с женщинами, но того сумасшествия, которого она так ждала, представляя их первую близость, его, этого сумасшествия, не было. «Мне все равно
Проснулся Вадим, когда было уже совсем темно. Он немного полежал, со сна не соображая, где находится. Потом потянулся и встал. В гостиной он нашел Ларису, лежавшую на диване с книжкой и одетую в уютную домашнюю пижаму. Увидев его, она рассмеялась:
– Медведь в зимней спячке. Ты представляешь, который теперь час?
– Понятия не имею и совершенно не хочу знать.
Вадим, натянувший на себя только джинсы, выглядел очень мужественно и соблазнительно. Лариса задержала взгляд на его бедрах, что от него не укрылось.
– Снимай свою пижаму, а то я ее сейчас на тебе порву, у меня сил много, я выспался.
Лариса засмеялась и в мгновение ока оказалась раздетой…
В этот раз все было великолепно. Позже Лариса, сидящая напротив Вадима и наблюдающая, как он поглощает рыбу, позавидовала сама себе. Вот оно, сумасшествие, вот она, страсть, с криками и стонами, вот она, нежность, когда кажется, что этот второй человек – продолжение тебя, ты сам. Лариса отложила вилку, минуту смотрела на жующего Костина и вдруг произнесла:
– Я тебя так люблю, что, если ты меня обманешь, я не знаю, что с собой сделаю.
Костин только улыбнулся – он столько раз слышал подобные речи, что даже имел на этот случай дежурный ответ:
– Поверь, я не дам тебе ни малейшего повода сомневаться в моей благонадежности!
Жизнь Ларисы Гуляевой приобрела гармонию. У нее была хорошенькая, маленькая дочь, которая гостила у счастливых бабушки и дедушки, была любимая работа и карьера, стремительно набирающая обороты, наконец она была влюблена, была, как ей казалось, любима. Она гордилась тем, что выбор Вадима Костина пал на нее, и старалась всеми силами соответствовать. Больше всего ей нравилось, что в ее жизни появилось… расписание. Это расписание полностью зависело от Костина, но она на это не обращала внимания. Важно было совсем другое – уютные вечера в ее квартире, когда усталый мужчина валился на диван с газетой, его насмешливые реплики доносились до нее, стоявшей на кухне и торопливо резавшей салат.
– Ты представляешь, мне сегодня предложили… – из-за газеты слышался самодовольный голос.
– Да ты что?! – реагировала она, не забывая поправлять волосы, одергивать футболку и одновременно изысканно сервировать стол. Лариса старалась, чтобы ее советы были дельными, остроумными и оригинальными. «Вот Лиля Сумарокова сказала бы, что…» – иногда вспыхивало у нее в мозгу. От неизбежности сравнения она страдала, но утешала себя тем, что Костин сейчас лежит на ее диване.
За стол они садились под звуки какой-нибудь старой французской песни – Лариса заранее ставила кассету в магнитофон и одним нажатием кнопки довершала создание рая. Костин, сибарит и гурман, искренне хвалил ее стряпню, блаженно щурился на свечи, которые исправно зажигала Лариса, предвкушал спокойный уютный вечер. И все это время не переставал сравнивать Ларису с Лилей. «Чего-то в этой милой женщине не хватает», – думал он, понимая, что это в Лиле всего слишком много – темперамента, острого ума, энергии и обаяния. В Ларисе все это было приглушено, она растворялась в любовнике. Костин был великодушен: «Лариса – как стена, а ее окружение – плющ. Не будет стены, и плющ упадет. Но все равно…»
Эти их вечера были долгими, до последнего фильма по телевизору, до последнего кусочка тортика со свежезаваренным чаем, до дремоты, которая сковывает речь. Лариса хотела нетерпеливых объятий, страсти, разгромленной постели, но близость их была
Лариса Костина ревновала. Эта ревность была почти сумасшедшей, и если бы не воспитание, то Лариса бы давно выцарапала ему глаза. Сама себе она говорила, что ревность – это своеобразная игра, непременный атрибут любовных отношений, что без ревности как без соли – пресно и невкусно. Но в глубине души понимала, что ее ревность – это совсем другое. Ее ревность – это страх однолюба. Лариса никого и никогда так не любила, как этого высокомерного, вальяжного мужчину. И из-за этой любви все, что происходило между ними, она готова была воспринимать как нечто постоянное, нечто «на всю жизнь». Лариса была умна, но ее женская душа прилепилась к этим чувствам, ее характер мобилизовал все силы на то, чтобы когда-нибудь выйти замуж за этого человека. Любовь и ревность, мечты и надежды ослепили ее, сделав послушной игрушкой в руках обстоятельств. Все, что до этого было в ее жизни, вдруг стало расплывчатым, облакообразным – реальным, осязаемым, выпуклым, с резкими очертаниями был только Вадим Костин и все, что с ним было связано.
Когда вернулась дочка, толстенькая, раскормленная заботливой бабушкой, Лариса вдруг на миг прозрела – мир на какое-то время приобрел четкие границы. Две ее жизни – дочь и любовь повстречались, и она вдруг растерялась. Стало ясно, что «поделить» себя сложно, почти невозможно. Лариса кинулась было в материнские заботы, но мысли, планы были подчинены все равно Костину. В конце концов Марите, наблюдательная и умная, забрала девочку к себе:
– Пусть у меня побудет. Это все равно что у вас. На одной лестничной площадке живем, одним домом. И вам будет легче – работа тоже не сахар… – Марите все это произнесла угрюмо и удовлетворенно одновременно.
Лариса, быстро себя успокоив, что дочь здесь, рядом, и в любую минуту они могут увидеться, что было правдой, бросилась опять устраивать свою личную жизнь. «Она сейчас маленькая, для нее я делаю все, что в моих силах. Но Костин может уйти, я могу упустить его, а вдруг он – это моя судьба?» Эти мысли ее не покидали, как не покидал суеверный страх – на встрече с ним она всегда надевала большой серебряный браслет с агатом – на счастье.
Упорство, с каким Лариса приручала Костина, удивляло даже ее саму.
– Привет, я на минуту, – скороговоркой произносила она в телефонную трубку, – жду тебя после восьми или как освободишься.
Она бросала трубку, чтобы не услышать отказа – к достоинствам Костина относилась и обязательность. Если встреча была назначена, он являлся обязательно. Лариса старалась быть там, где чаще всего бывает он, при этом вела себя независимо, старалась не попадаться на глаза, а в глубине души мучилась из-за его общительности. Ей казалось, что эта улыбка, эти слова, эти жесты, эта ладная фигура в идеально сидящих костюмах, и вообще весь он, должны принадлежать только ей. Ей хотелось, как собственнице, подойти, взять его под руку, хоть как-то заявить свои права на него. Но она исподтишка наблюдала за ним и старалась как можно быстрее сбежать домой, и за толстыми стенами тешила себя иллюзиями прочных, крепких отношений. Однажды ночью она проснулась оттого, что Костин, который остался у нее на ночь, во сне тихонько что-то забормотал. Лариса прислушалась, ничего не разобрала, потом укрыла его получше и, приобняв его, заплакала. Плакала она от счастья и от страха – ей казалось, что только самая большая несправедливость может его отнять у него.