Дочь мента
Шрифт:
На дворе восьмой год, все переживают кризис, и Мила смотрит на меня дрожа и обещает, что узнает у родителей, сколько они смогут дать денег. Немного. Слишком мало, чтобы хватило. Что там ещё врач говорила? Проблемы с лёгкими и порок сердца, требуется препараты и операция. «Хочешь, чтобы сделали её хорошо, – заплати».
– Знаешь, где живёт мать Скуратова? – спрашиваю подругу, и она кивает.
Через пару дней, когда я смогла более-менее нормально передвигаться, подписав в больнице какую-то бумажку о том, что врачи больше не несут за меня ответственность, мы подъехали к красивому
Прошла через резную калитку, предназначенную скорее для украшения, чем для защиты, и по гравию к входной двери. Через пару минут настойчивых звонков меня встретила привлекательная блондинка в плюшевом костюме. Она выглядела так, будто только что вернулась от косметолога. Ухоженная и холёная.
Я называю ей своё имя в надежде, что Скуратов что-то обо мне рассказывал, но на её лице ни тени узнавания. Она смотрит на меня с брезгливостью, точно я заявилась к ней подаяние просить. И я бы тут же развернулась и ушла, только не было у меня такой возможности. Сумбурно ей объясняю, кто я и зачем сюда пришла, потому что у меня создаётся впечатление, что она вот-вот захлопнет перед моим носом дверь.
– Да ты знаешь, сколько у моего сына таких, как ты? – произносит женщина риторический вопрос. Конечно знаю. – Может, ты вообще не от него залетела. Что, я теперь каждой шалаве буду спонсорскую помощь оказывать, пока вы ублюдков плодите?
Я чувствую, как меня всю трясёт от этих слов. Той грязи, которая на них налеплена. Моя рука дрожит, когда я кладу её на дверной проём перед тем, как мать Богдана хочет её закрыть.
– Постойте. Пожалуйста.
Мой голос глух, я не узнаю его совсем. Я готова перед ней на колени встать, умолять её, только бы выслушала.
– Вы же можете у него спросить. Он не подходит, когда я звоню. Я только об одном прошу, спросите у него. Скажите, что Ульяна беременна. Была. Он поймёт.
Она вздыхает, будто я ей предлагаю купить какую-то совершенно ненужную вещь, но всё же выдаёт:
– Ладно. Я завтра еду к нему в СИЗО. Приходи вечером.
Я киваю, как китайский болванчик, и готова заночевать прямо здесь, под её окнами, лишь бы дождаться ответа от Богдана. Но Мила возвратила меня в больницу, и я, свернувшись в клубочек, ожидала наступления следующего дня.
Подруга передала мне свою чистую одежду и что-то из продуктов. Но ничего не лезло в глотку. Желудок тянуло, будто в него накидали камней, и есть не хотелось совсем. Вещи подруги, которая всегда была худее меня, – любительницы выпечки, сейчас болтались на мне, и бросив взгляд на зеркало, поняла, что похожа на бродяжку. Мы сидели вместе в её стареньком Пыжике и ждали, когда хозяйка дома вернётся.
Как только красное ауди подъехало к дому, я выбежала из автомобиля, со всей скоростью, которую могла сейчас себе позволить, направилась к ней. Женщина лишь безмолвно всучила мне листочек, и я непонимающе смотрела, как она, не дожидаясь, пока я его прочту, идёт к своей резной калиточке.
«Забудь обо мне».
Я знаю, кому принадлежит этот почерк. Смотрю на записку с бессильной злобой,
– Улька, что она тебе сказала? – подхватывая меня, когда я начала оседать на землю, спрашивает подруга. Она обнимает меня, а сама читает записку.
– Вот сукин сын! Ну ничего, Уль, мы справимся.
Когда я передала лечащему врачу всё, что смогла наскрести, она бросила банкноты мне в лицо со словами, что ей эта мелочь не нужна. Я собрала деньги с пола и смотрела ей вслед, вспоминая серьги в ушах матери Скуратова. Крупные бриллианты, которые стоили гораздо больше, чем жизнь моего ребёнка.
Ту самую срочную операцию, необходимую моей дочери, так и не провели. Бюрократические издержки, как мне сказали.
Я похоронила её на кладбище рядом с мамой, и сидела на её могиле, разглядывая деревянный крест, понимая, что жить не хочу. Плакала от предательства всех вокруг. Собственного отца, Игоря, которого знала с детства, и Богдана, которого не знала совсем.
Мне хотелось отомстить так, чтобы Богдан почувствовал мою боль. Прожил её, как прожила я. Мучаясь в бессильной агонии.
Я сжала в ладонях влажную землю и не отрываясь смотрела, как она, просачиваясь сквозь пальцы, падает обратно. Тогда я поняла, что хочу сделать. Снова пошла к Миле, единственному человеку, который меня не бросил, и попросила машину.
О том, где находится особняк Хмельницкого, я могла лишь догадываться. Где-то недалеко от дома Лебедева. Знала это, запомнив один из разговоров со Скуратовым. Погода стояла ясная, и мне отлично были видны все эти дорогие дома. Выбрала самый вычурный из них и не ошиблась. Он напомнил мне поместье из «Унесённых ветром», с балюстрадами и колоннами, светлыми стенами в три этажа.
Припарковалась неподалёку и решительно вышла из машины, с той самой сумкой, которая была со мной в день убийства Игоря. Я прошмыгнула на территорию вслед за въехавшей через автоматические ворота машиной и побежала к дому. У входа меня встретил вооруженный амбал.
– Мне нужен Хмельницкий, – отвечаю я, глядя ему в глаза.
– Всем он нужен. Вали отсюда.
Я понимаю, что для такого человека, как Хмельницкий, я ничто. Но по рассказам о нём, у меня сложилось впечатление, что он никогда не упустит своего. Но если я была пешкой, то Богдан был важной фигурой на шахматной доске, а следовательно, всё, что может на него повлиять, имеет значение и для Хмельницкого, который точно был «королём».
– Я от Скуратова, пропустите меня!
Да, в его глазах я выгляжу как умалишённая. Бледная. Тощая. Страшная. На такую, как я, Скуратов никогда бы не посмотрел. И потому бритоголовый не верит моим словам.
Не знаю, в какой момент мне стало абсолютно наплевать, что обо мне думают. Пусть принимают за сумасшедшую, только бы с Хмельницким поговорить. Я начинаю истошно орать. Гора мышц испуганно озирается, и я заканчиваю ор, лишь услышав знакомый голос.
– Что тут за балаган?