Дочь мента
Шрифт:
Под конец допроса отец просто покинул комнату, так и ни слова мне не сказав. Что там было в его голове, мне не известно, но я заметила новые седые волосы на его висках и несвойственную ему худобу. Моё сердце дочери обливалось кровью от мысли, что я тому виной, мне хотелось подойти к нему, попросить прощения за всё, что случилось. Пусть даже я не считала, что делаю что-то неправильное, но Владислав Евстигнеев так смотрел на меня, что я готова была признаться почти в чём угодно.
В стране нагрянул очередной кризис и у тёти начались серьёзные проблемы с бизнесом, я не вникала, ибо ничего в этом не понимала, а она всеми силами пыталась выкарабкаться
Время до суда Скуратова текло мучительно медленно и оглушительно быстро одновременно. Я поняла, что беременна, аж на четвертом месяце. Из-за стресса не заметила токсикоза, потому что была уверена, что тошнит от отвратности собственного существования в этом аду, но никак не по той причине, что во мне зарождается новая жизнь.
***
Следующие два месяца я пыталась привести свою нервную систему в порядок, но никому не было до этого дела. Казалось, сейчас я стала ещё худее, чем пару месяцев назад, живот легко маскировался чуть более свободной, но по-прежнему моей старой одеждой, и врач в женской консультации каждый раз при виде меня охала, что я ничего не ем.
Приходилось насильно запихивать в себя еду, но это мало помогало, вес не хотел нормализовываться, и казалось, еще не родив ребёнка, я стала плохой матерью. Как ни старалась, но, ложась в постель, я всё время думала только о будущем своего малыша, и справиться с этими мыслями не получалось. Они крутились в моей голове, роились, заполняя в черепной коробке всё пространство собой, и полностью отравляли моё существование. И всё же… всё же беременность принесла надежду на то, что мне будет ради чего жить. Я гладила свой маленький живот и представляла нас втроём, отгоняя от себя мысли о сроке, который светит Скуратову, если судья вынесет обвинительный приговор.
Первое время Сергей появлялся, приносил деньги, а потом пропал. Меня это пугало, ведь он являлся единственным связующим звеном с Богданом. При наших встречах он ничего о нём не рассказывал, но я всё равно видя его испытывала облегчение. Почему-то казалось, что, пока он меня навещает, Богдан в порядке. Я откладывала всё, что он мне передавал, и все заработанные деньги тоже, но накоплений всё равно на период после родов оставалось ничтожно мало. Ведь я отлично понимала, что работать не получится долгое время. Если бы не ребенок, я могла бы всё это пережить, но то, что я не в состоянии его прокормить, повергало меня отчаянье, и я начала задумываться о том, что следует помириться с отцом.
Я ехала в маршрутке и тряслась, но вовсе не из-за колдобин, на которые попадали колёса. Страх разгорался где-то внутри меня и дрожал, как вулкан перед извержением. На улице вечер, и я рассчитывала на то, что отец будет дома. Постояла некоторое время под окнами, собираясь с силами. Ноги туда не несли. Хочу сделать шаг, а они меня держат, словно приросли к асфальту. И всё же отец был моей единственной надеждой. Хотя даже сейчас воспоминания о девичьей комнатке, где остались любимые книги, музыкальный магнитофон и кровать с пуховым одеялом, не становились более радужными и светлыми, потому что моя жизнь там с момента смерти мамы больше не была
Но я не нашла в себе сил оставить город N, где сейчас Богдан, и уехать к тёте. Не представляла, как могу совершить подобный поступок, пока он где-то рядом. Пока я имею возможность хотя бы мельком видеть его в стенах суда или просто знать, что он здесь, а не за пятьсот километров.
Я ожидала, что, как и всегда, встречать гостей пойдёт мачеха, но вместо неё за дверью стоял отец. Выглядел он ещё хуже, чем в день допроса в милиции. Судя по цвету кожу и красным белкам глаз, пьёт он давно и много. Я сглотнула слюну от страха. Отца я боялась и трезвым, а с пьяным подполковником милиции и вовсе не хотелось связываться. В какой-то момент в голову даже закралась трусливая идея сбежать, но я её подавила в себе.
Он смотрел в мою сторону тяжёлым, несфокусированным взглядом, будто не мог сообразить, кто к нему заявился.
– Зачем припёрлась? – на меня обрушивается смрад из застоявшегося в его крови алкоголя, пропитавшего все его внутренности и источаемый сквозь поры.
– Давай мириться, – предлагаю я, будто маленькая девочка, испытывая надежду на то, что папа всё же любит и не оставит и дальше блуждать дочку.
Подполковник покачнулся и пропустил меня в запущенную квартиру. Я не нашла в ней следов присутствия жены родителя или её дочки: грязно, затхло и темно от наполовину перегоревших лампочек. Какой бы ни была Татьяна Михайловна, но она, со своими рюшечками и любовью к персиково-розовым цветам, придавала этой квартире живость. А сейчас здесь стало ещё хуже, чем после самоубийства мамы.
Отец прошёл в кухню и достал из холодильника початую бутылку водки, вылил себе в гранёный стакан, будто чай наливал, и сделал несколько глубоких глотков, даже не подумав закусить после. Я смотрела на это и не узнавала его. Владислав Евстигнеев почти всегда был в форме, и его вторая жена ужасно порой ревновала мужа, потому что он имел успех у женщин, а сейчас, спустя каких-то пару месяцев, передо мной стоял потерявший человеческий облик человек.
– Пап, а где Татьяна Михайловна?
– Ушла, коза, как только меня погнали из милиции.
Я столбенею, не в силах поверить услышанному. Отец и милиция – одно целое, он не мог жить без своей работы, и поэтому причина его сегодняшнего состояния мне становится очевидной. Уверена, что по уходу жены он никогда бы не стал так убиваться, как по потере работы.
Мысленно я уже принялась его спасать. Вывести из запоя, перемыть квартиру и вернуться к жизни, которую мы вели раньше. Только вот надо как-то признаться отцу в том, что я беременна от бандита.
Мне хотелось ему всё рассказать, но казалось, для отца я не больше, чем предмет мебели, ему даже не важно, здесь я или нет. И я поняла, что, решая свои проблемы, он даже не задумывался о том, где я и что со мной.
– Папа, я беременна, – выдаю я, будто в открытый океан бросаюсь, и задерживаю дыхание в ожидании реакции отца.
Его взгляд немного проясняется, словно он трезвеет, но теперь от него веет пренебрежением, вместо прежнего безразличия. Я понимаю, какие мысли сейчас в его голове, – он подсчитывает, мог ли это быть ребёнок Игоря.
– Кто тебя обрюхатил? – смотрит на меня цепко, как коршун, понимая, что я беременна не от сына Лебедева.
– Богдан Скуратов.
Соврать отцу мне даже в голову не пришло, всё равно он бы узнал когда-нибудь, да и что бы я могла ответить? Что не помню?