Дочь моего друга
Шрифт:
— Что это будет, Демид? — Бортников не теряет надежды стать моим другом. Никак не может понять, что с гондонами я не дружу.
— Сказал же, песочница будет, — сажусь на пенек, заботливо подготовленный для меня днем помощниками. Люблю своих ребят. Не поленились, прикатили... — Ну что, Бог в помощь, пацаны.
Достаю из кармана пачку сигарет, чиркаю зажигалкой, закуриваю. Я вообще редко курю, но на мой взгляд, сейчас буду смотреться намного эффектней с сигаретой, чем без нее.
Затягиваюсь и развлекаюсь тем, что кольцами
Ссыкуны стараются, пыхтят, при этом бросают исподтишка злобные, полные ненависти взгляды.
— Они дети! — брызгал слюной Николай Бортников, к которому мы с Глебом вместе приехали на разговор. — Вы ебанулись оба?
Мы с Покровским переглянулись.
— Ты не понял, Коля, — обманчиво мягко ответил Глеб. — Мы с тобой говорим только потому, что Демид успел раньше. Иначе я бы их просто по-тихому заказал. Всех. Или ты мне не веришь?
Бортников верил. Поэтому я получил официальное разрешение на профилактическое мероприятие под названием «Песочница».
С Глебом согласен абсолютно. Если бы я тогда не успел, то автомат у моих ног сейчас лежал бы не охолощенный. И патроны в нем были бы вполне боевые.
Смотрю на часы и поднимаюсь, разминаю кисти и колени. Засиделся...
— Долго возитесь, — обращаюсь к труженикам. В ответ летят хмурые взгляды, лица у парней скорбные и изможденные. Допускаю, это их первая в жизни серьезная нагрузка.
— Можно без комментариев? — умничает тот, что в последнюю нашу встречу был в обсосанных штанах. Благородно не напоминаю, что у него как раз есть все шансы повторить.
— Ну да, это вам не наркотой закидываться и не дорогим бухлом заправляться, — говорю менторским тоном, не замечая мечущих молнии взглядов. — Ладно, а теперь внимание на экран.
Глеб выходит из машины и встает на краю ямы, парням она примерно по пояс. В руках у него две пары наручников.
— А теперь мы сыграем в считалочку, — поднимаю автомат и становлюсь рядом. — Посчитаемся, кто из вас останется жить в нашей песочнице.
— Сами наденьте их тому, кто первым предложил изнасиловать мою дочь, — Глеб машет наручниками.
— Это он, — истерично выкрикивает обсос и тычет в Бортникова, — он ее туда заманил.
Двое дружков подхватывают, Бортников бледнеет и чуть не теряет сознание. Смотрит на меня одновременно с надеждой и отчаянием.
— Нет, неправда, — истерично взвизгивает, — Арина коктейль на себя пролила, я предложил ей привести себя в порядок. Это Руслан потом сказал, давайте ей целку сорвем. Что вы мутите с его отцом бизнес и не станете с ним ссориться из-за нее.
Дурак. И Исмаилов, Бортников. Оба. Я не смотрю на Глеба, хватает пышущей жаром ярости, которой обдает с его стороны.
— Надевай, — бросает он наручники Бортникову, — а вы помогайте. На руки, и на ноги.
Исмаилов крупнее, но их четверо. Набрасываются все вместе, выкручивают
Тот матерится, отбиться хочет, но получает подсечку и падает на колени. Через секунду извивается как гусеница, а сделать ничего не может.
— Теперь его, — Глеб кивает на Бортникова и бросает еще пару.
Они настолько безмозглые, что ведутся и по третьему разу. Или это уже действует безумный закон на выживание?
— В живых должен остаться один, ты же понимаешь? — доверительно говорит Глеб Переверзеву.
Видимо он намекал ему на что-то в машине, потому что тот кивает и сцепляется в борьбе с приятелем. Его последним пакуют мои помощники, когда он пытается выбраться из ямы.
— Ну что, счастливого пути! — заставляю себя улыбнуться, хотя улыбаться не хочется ни разу. Выворачивает от омерзения, когда они начинают истерично скулить.
— Куда вы нас везете? — выкрикивает Переверзев.
— В вечность, — поднимаю лопату и даю отмашку помощникам. Они тоже берутся за лопаты, и мы начинаем методично забрасывать яму землей.
Вот как надо работать, недоделки. Они извиваются, вопят, пытаются выбраться, но мы молча орудуем мышцами. Мне не доставляют удовольствия эти крики, и ужас в их глазах тоже не вызывает восторга. Наоборот, во рту ощущается стойкий привкус горечи.
Потому что зло можно победить только злом.
И когда земля доходит гаденышам до пояса, поляну заливает свет вспыхнувших фар. Из машин выходят мужики, чьи сыновья бьются перед нами в истерике на грани потери сознания.
— Все, Демид, хватит, — требовательным тоном говорит Николай Бортников, плохо справляясь с дрожью в голосе. Подумать только, я их всех кроме Исмаилова считал нормальными...
— Тебе не кажется, что ты увлекся, Ольшанский? — надменно поддерживает его Исмаилов.
— Мне, блядь, кажется, что я делаю за вас вашу работу, — загоняю лопату в землю, перекидываю через плечо автомат и иду к машине, на ходу кивая Покровскому. Он молча следует за мной.
— Глеб, — кричит нам вслед Бортников, — может, ты все-таки передумаешь? Мы с мужиками скинемся...
— Иди нахуй, Коля, — недобро сверкает глазами друг.
Мы с ним пожимаем руки и рассаживаемся по машинам. Откидываюсь на спинку сиденья и закрываю глаза.
Тааак.... Сына у меня, походу, тоже не будет.
***
Арина
Положенную неделю в Турции высиживаю с трудом. Никогда еще меня так не воротило от отдыха. Я считала не дни до возвращения, а минуты. И когда села в самолет, чтобы лететь обратно, ощущения были такие, словно пробыла здесь минимум год.
Я бы давно вернулась. На второй день бы забронировала билет и прилетела. Пусть не чартером, не прямым рейсом. Через Стамбул бы полетела или через Европу. На автобусе бы приехала, пусть трое суток, все лучше чем изводиться от неведения.