Дочь орла
Шрифт:
— А что бы ты ему дала? — спросил Виллигий.
— Баварию.
Кто-то охнул. Это не был теперешний герцог Баварский, получивший свое герцогство благодаря восстанию Генриха; как все добрые люди, он сейчас у себя дома наслаждался обедом. Но у него были друзья, а у Генриха было немало врагов.
— Император Оттон отобрал у него Баварию за затеянную им свару и за измену. Теперь он захватил корону, а ты хочешь вернуть ему все, что он потерял? Разве это называется наказанием?
— Нет, — ответила Аспасия. — Это подкуп и продажность. —
— Нет! — воскликнул герцог Конрад, и все взоры обратились на него. Он прокашлялся, прочистив горло, ни на кого не глядя. — Мы не можем приговорить его к смерти. Что бы он ни натворил, он родственник короля. Люди отвернулись от него сейчас, потому что поняли, что его дело неправое. Но, если мы убьем его, он будет считаться мучеником и начнется кровавая распря.
Христиане-варвары, думала Аспасия, страшные звери.
— Значит, то, во что мы так долго верили, неправда? Значит, его отец не пытался убить великого Оттона собственными руками? — спросил кто-то.
— Они были братья, — ответил Конрад. — Они всегда будут драться; кто их остановит? А молодой Генрих — он не пытался убить никого. Даже юного императора.
— Пойми, — сказал Виллигий, — на его руках нет королевской крови. Его заносчивость достойна сожаления, его можно назвать похитителем, но убивать его вряд ли правильно.
— Вряд ли правильно награждать его за то, что он был мятежником, — спорил Конрад. — Отпустите его на свободу, говорю я, но дайте ему только замок или два, несколько солдат и заставьте его поклясться в верности. И если он нарушит клятву, убейте.
Большинство, казалось, одобряли это решение. Аспасия отрицательно покачала головой, хотя ей хотелось схватить каждого из этих тупиц и трясти, пока до них не дойдет, что к чему.
— Тогда-то он наверняка поднимется снова, не пройдет и года. — Она глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. — Подумайте, господа. Он не сдастся. На его месте я бы продолжала упорствовать, а тем временем рассылала бы гонцов и снова собирала силы. Но если мы дадим ему не то, чего ему хочется, не королевство, но то, на что он действительно имеет право, герцогство, которое до него принадлежало его отцу, — если мы дадим ему это и проявим таким образом настоящее христианское милосердие, кто решится утверждать, что он не предпочтет удовлетвориться этим?
— В особенности, — добавил Герберт, — если держать клинок наготове и связать его клятвой верности.
— Он не согласится, — сказал Конрад, — пока есть хоть какая-то надежда на корону.
— Нет такой надежды, — голос Аспасии прозвучал сухо. — Если я возьмусь убедить его и предложу ему Баварию в обмен на вассальную верность, вы поддержите меня?
Они переглянулись. К их чести, только один пробормотал что-то насчет того, что женщины лезут не в свое дело. Остальные,
Виллигий кашлянул.
— Я считаю, что предложение моей госпожи, несомненно, достойно внимания, и она говорит от имени императрицы. Я ее поддерживаю.
Один за другим, начиная с Герберта, они пробормотали слова согласия. Наконец, самым последним, неохотно, согласился и тот, кто не хотел бы, чтобы его союзник лишился Баварии.
— Если ты сможешь убедить его, — сказал он, — я поддерживаю тебя. Если нет…
— Если не смогу, что мы потеряем?
— Время, — ответил Конрад. Но он уже не пытался никого переубедить.
Оттона не было в Берштадте. Люди Генриха держали его в одном из замков. Аспасию это мало удивило. Вот чем объяснялось упорство Генриха. У каждой стороны было по заложнику; и, несомненно, Генрих мог гораздо лучше позаботиться о себе, чем маленький ребенок в стане врагов.
Мятежника держали в замке, в комнате, расположенной высоко в башне. Она была обставлена с удобствами, насколько это вообще возможно в замке; в ней было четыре окна, узких, но высоких, пропускавших достаточно света. Аспасия, вспомнив крошечную комнатушку, которую она занимала вместе с Хильдой, решила, что пленник устроен гораздо лучше, чем его тюремщики.
Генрих приветствовал ее с безукоризненной любезностью. Ни тени насмешки; никаких скривленных губ, памятных ей по их предыдущей встрече.
Аспасия опустилась на предложенный стул. Генрих стоял у окна, спокойствие его было хорошо знакомо Аспасии: напряженное, выжидающее, чтобы при первой возможности вырваться на свободу и улететь.
Пять лет, проведенные в четырех стенах, могут сильно извратить человека. Она подумала, все ли у него в порядке с головой. Здравомыслящие люди не начнут гражданскую войну из-за короны.
Она-то делала ставку на его здравый ум. Она вздохнула про себя. Хильда вздохнула за ее спиной, легко, словно зверек в ловушке.
Молчание затягивалось. Он прервал его внезапно, спросив резким голосом:
— У тебя послание для меня?
— Моя императрица не передавала ничего, — ответила она, — чего бы ты не слышал раньше.
— Думаешь, я буду теперь слушать внимательнее?
Он стоял спиной к свету, и она не могла разглядеть его лица. Она знала, что он потому так и стоял. Она позволила себе слегка улыбнуться.
— Я думаю, ты вообще не намерен слушать.
— Ты собираешься заставить меня?
— Мой император пока еще у тебя.
Он не сразу понял, что она имеет в виду. Он отвечал намеком:
— А как поживает мастер Исмаил?
На этот раз она улыбнулась шире:
— Надеешься испугать?
Ее насмешливость озадачила его. Он двинулся на нее. Но этим ее было не испугать; она спокойно взглянула ему в лицо. Он смотрел с угрозой:
— Что бы сделали добрые епископы, если бы я рассказал им, где нашел тебя в Кельне?