Дочь орла
Шрифт:
Но мусульманин взял поделку в руки и сел на траву возле монаха — тюрбан рядом со свежевыбритой тонзурой, — и стал проверять, как действует то, в чем Аспасия узнала небесный глобус.
В этом-то она разбиралась. Не задумываясь, она вышла из укрытия и встала над ними.
— Можно и мне посмотреть? — сказала она.
Мусульманин вскочил бесшумно, как кот. Монах поднял ясные глаза неопределенного цвета и смотрел на нее с несокрушимым спокойствием. Казалось, он знает, кто она. Она
Это была отличная работа, чуть больше ее сложенных в горсть ладоней, все части ее были вырезаны с поразительной точностью. Она наклонила кольцо, предназначенное для Венеры, и закрутила его.
— Она должна возвращаться сюда, — сказала она, указывая пальцем место.
— Должна, — согласился монах. — Так и будет, когда я все сделаю.
По-видимому, он был рад поговорить с понимающим человеком. Мусульманин же не то чтобы совсем повернулся к ней спиной, но выражение его лица было достаточно красноречиво. Почти так же смотрели на нее и монахи у базилики.
Ну и нервы, подумала она. Вторгнуться туда, где царила ее вера, да еще осмеливаться с возмущением отводить от нее глаза! Немного сердясь, что он вообще оказался здесь, она сказала, что думала:
— Я слышала, что в исламском мире женщины занимают место не такое низкое, как блохи, но и не такое высокое, как верблюды.
Монах расхохотался. Глаза мусульманина метнули молнию. В нее, а не в землю у ее ног. Глаза тоже были великолепны. Она ему это и сказала.
Лицо его было смуглым, но было ясно видно, как к нему прихлынула кровь. Казалось, он лишился дара речи.
— Разве достойные сыны Пророка не могут разговаривать с женщинами? — съязвила она.
— А достойные дочери пророка Исы, — спросил он прямо у нее над ухом, — могут разговаривать с мужчинами, которые не приходятся им родственниками?
— В своей стране они могут поступать так, как им хочется.
— Вот как, — сказал он. И, помолчав, добавил: — Значит, это провинция вашего византийского императора?
Она замерла от изумления.
— Откуда ты меня знаешь?
Он не соизволил ответить. Ответил монах:
— Твоя латынь безупречна, госпожа, но акцент можно узнать без ошибки. Особенно если такой слух, как у Исмаила. Я говорю ему, что он напрасно тратит время на Галена и Гиппократа. Ему бы стоило заняться более благородными искусствами.
— А что же благородней искусства медицины? — пожелала узнать Аспасия.
— Богословие, — ответил монах. — Но я имел в виду музыку. Ты бы слышала, как он поет. Он ни за что не будет этого делать,
— Если это не гимны, — сказала Аспасия.
— В исламе нет гимнов. — Голос Исмаила звучал холодно. — Только священный Коран.
— Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед — посланник Его, — произнесла она по-арабски.
Он смотрел на нее с изумлением.
— У меня очень плохое произношение? — спросила она.
Он был растерян.
— Я слышал… и похуже, — сказал он без теплоты, но и не так холодно, как прежде. — Где же ты изучала арабский?
— В Константинополе, — ответила она. Воспоминания нахлынули и чуть не захлестнули ее. Она удержала их в берегах усилием воли. — Я знаю, что владею им плохо, но мне, в общем-то, не у кого было учиться. Только по книгам.
Он промолчал.
— Как же случилось, что мусульманин оказался при дворе римского папы? — поинтересовалась она.
— Добрался, как все: на корабле, верхом, пешком.
Он не склонен был ничего добавить к сказанному. Монах пояснил:
— Исмаил — мавр, он из Кордовы. Мы познакомились в Биче, это христианский город около Барселоны. Он желал посмотреть другие страны. И поехал с нами, когда мы направлялись к святому отцу. Он вылечил святого отца от дизентерии, а императора — от болезни глаз. Может быть, ты тоже страдаешь от какой-нибудь болезни? Он мог бы тебя вылечить.
— Можешь ли ты исцелить сердечную тоску? — спросила Аспасия против своей воли.
— Для этого, — отвечал мавр, — нет лекарства, кроме времени.
Она прикусила свой болтливый язык. Это было больно и разозлило ее так же, как она разозлила этого неверного. Она вздернула подбородок.
— Мое имя Феофано, — сказала она, — но меня называют Аспасией.
— Но… — начал мавр.
Монах ничего не сказал.
— Да, — сказала Аспасия. — Всех нас в Городе зовут Феофано; это самое любимое имя. Та Феофано, которую ты знаешь, — царевна, моя госпожа.
— Я видел тебя с ней, — сказал монах. — Меня зовут Герберт, я из Ориньяка в Галлии. Я служу его святейшеству, а с недавних пор его величеству.
Аспасия прищурилась.
— Так это о тебе так много говорят «Маленький златоуст»!
— Не так уж и мал, — сказал он, вытянувшись во весь рост. Ростом он был невелик, но все же выше, чем она. — А что касается языка, то я не сказал бы, что он золотой, но при случае двигается быстро. Было бы полезно еще немного поточить его на логике. Ты случайно не разбираешься в логике?
Он сказал это так вкрадчиво, с такими просительно распахнутыми глазами, что она с трудом удержалась от смеха.