Дочь орла
Шрифт:
— Я так и собираюсь, — ответила она.
Вечером накануне свадьбы Феофано, наконец, получила возможность остаться в одиночестве. Предполагалось, что она проведет это время в молитве. Она уже исповедалась и отстояла мессу. Она получила последние наставления у императрицы Аделаиды и теперь принадлежала самой себе и Аспасии.
В день Светлого Христова Воскресения дождь перестал лить, но на следующее утро зарядил снова. Только сегодня день наконец прояснился.
Аспасия молилась недолго. Она неотрывно следила за Феофано. Сколько же времени они провели вдвоем? Всю жизнь Феофано и большую часть жизни ее, Аспасии. Аспасия могла бы вспомнить ее новорожденной, маленькое красное создание, в котором даже тогда проявлялись истинно царские замашки.
Стоя на коленях на холодном полу, прямая и неподвижная, сложив молитвенно руки и закрыв глаза, она казалась ребенком. Губы ее шевелились. Щеки, не знавшие румян, были бледны, но она не выглядела больной. Только рассеянной и немного испуганной.
Глаза ее открылись. Она села на пятки. Она набрала полную грудь воздуха, медленно выдохнула.
— Завтра, — сказала она, — возврата уже не будет.
— Разве он до сих пор был? — спросила Аспасия.
Феофано устремила взгляд на образ Христа над алтарем.
— Завтра я уже не смогу отступить. Как все будет? Что… — Голос ее прервался. Через мгновение она продолжала: — Ее величество была сегодня очень прямолинейна. Если до сих пор у меня и были сомнения насчет того, чего от меня ожидают, то теперь их уже нет.
Аспасия не сразу поняла, что она имеет в виду. А когда поняла, то едва не рассмеялась:
— Неужели я так плохо учила тебя, что ты не сумеешь угодить ее величеству?
— Ее величеству никто не угодит. Кроме ее сына. Она прямо молится на него. Она сказала мне, что, если я не смогу удовлетворить его, то я не исполню свой долг.
— Ты сможешь, — сказала Аспасия.
Феофано немного нахмурилась.
— Она даже сказала, что девственница не может с самого начала удовлетворить мужчину. Потом она лично удостоверилась, что я девственница, чтобы уже не было сомнений.
Щеки ее залились краской. «Не от стыда, — подумала Аспасия, — от ярости. Что ж, это понятно!»
— Так уж принято, — сказала Аспасия, желая успокоить ее.
— С тобой тоже было так?
Аспасия почувствовала, как лицо ее загорелось.
— Да, и со мной тоже. В конце концов, от этого зависит честь семьи. Целомудрие требуется от каждой женщины царского рода.
— И это было так же унизительно?
— Его мать, — ответила Аспасия, — сказала мне прямо в глаза, что, хоть я и дочь императора, но недостойна даже завязать ремешки на сандалиях ее сына.
— Мне было сказано то же самое, — призналась Феофано. Она уже не выглядела такой разъяренной. — Аспасия, — продолжала она, — то, что надо будет делать… Что, если… вдруг я не сумею?
«Ох, — подумала Аспасия. — Она об этом. Иногда сначала действительно не получается, и в этом нет ничего хорошего ни для невесты, ни для брака». Она заговорила со всей решительностью, стараясь сделать вид, что беспокоиться не о чем.
— Сможешь, даже если он тебе не по вкусу. Все получится.
— Он мне по вкусу, — быстро сказала Феофано. — Он мне даже нравится. Ты же знаешь.
— Тогда тебе нечего бояться.
— А вдруг я ему не понравлюсь?
— Я видела, какими глазами он смотрит на тебя, — ответила ей Аспасия, — тебе Нечего волноваться.
— Но, — сказала Феофано, — когда мы останемся одни, И уже некуда будет деваться… Он моложе меня. Что, если он не знает, что надо делать?
— Он знает, — уверенно произнесла Аспасия, моля Бога, чтобы это оказалось правдой. Насколько ей было известно, родители держали его в строгости, как девицу. И с виду он казался полуголодным, полуиспуганным. Если бы он уже знал женщин, он мог бы иметь голодный вид, но страха было бы поменьше.
Будь у императора хоть немного здравого смысла, он должен был бы позаботиться о том, чтобы его сын перед свадьбой получил урок у женщины, искусной в плотской любви. Для брачной ночи хватило бы и одной девственницы.
Казалось, уверенность Аспасии успокоила Феофано. Она опустила глаза, как будто продолжая молиться, видимо раздумывая, как задать новый вопрос. Когда она заговорила, голос был еле слышен:
— Это действительно так ужасно, Аспасия?
— Нет, — ответила Аспасия, — ничего ужасного в этом нет. Даже в первый раз. Будет больно, будет немного крови. К этому ты должна быть готова. Но потом это пройдет, и когда ты перестанешь бояться, прекраснее этого нет ничего на свете.
— Правда?
— Да, — сказала Аспасия. Она взглянула на образ Христа над алтарем, на Богородицу рядом с ним, призывая их в свидетели, и торжественно перекрестилась. — Да, ничего на свете. Если между вами будет любовь, взаимное доверие и надежда иметь детей, то для земного человека это как быть в раю.
— Императрица говорила другое, — заметила Феофано.
— Все так говорят. То, что я сказала, это ересь.
— Но ты говорила, что думаешь, — возразила Феофано. — Я верю тебе.