Дочь палача и дьявол из Бамберга
Шрифт:
Он уже начал рыться в выдвижных ящиках и торопливо перебирал документы, поднимая пыль. Ему попадалось бесконечное множество списков и протоколов, каждый из которых представлял собой своеобразное свидетельство человеческой жестокости. В темных камерах Ведьминого дома подозреваемых усаживали на стулья, которые потом медленно нагревали. Их кормили кашей из соленой сельди и перца, вызывая нестерпимую жажду. Их окунали в бадьи с известковым раствором и выжигали им глаза или запирали в крошечных, усеянных острыми колышками ящиках и держали там до тех пор, пока бедняги с криками и воплями
Куизлю попался протокол допроса, до того ужасный, что даже у него, палача, волосы встали дыбом. На некоторых страницах были еще различимы красно-бурые пятна крови.
…женщина высечена розгами и снова растянута на дыбе, оставлена на весь день, ни в чем не призналась… после испанских сапог вывернуты руки, кричит, что ничего не умеет и не знает… вновь растянута на дыбе и высечена, очень ослаблена, но ни в чем не сознается… упрямится… in carcere mortua…
– Скончалась в камере, – перевел Якоб последнее предложение с латыни.
Он с отвращением встряхнул головой и вынул следующий протокол.
…в итоге установлено, что женщина телом и душой предалась сатане, посему следует раскаленными щипцами вырвать ей груди. Так как она неоднократно хулила святое причастие, ей необходимо отсечь правую руку, после чего вместе с другими женщинами предать смерти на костре…
Куизль украдкой взглянул на Иеремию, который, как и он сам, перебирал документы. Якоб задумался, какие чувства испытывал бывший палач, читая о собственных деяниях. Но Иеремия сохранял на удивление равнодушный вид. Он был внимателен и сосредоточен, не более того.
Держался бы и я так же, если бы сжег и обезглавил сотни людей? А может, я уже в чем-то похож на Иеремию? Что превращает человека в чудовище?
Но самое странное заключалось в том, что Иеремия не был чудовищем. Он был добрым старым калекой, начитанным человеком, любил животных и выполнял за других грязную работу, а теперь спокойно доживал свои дни. Даже убийство юной проститутки, похоже, не сильно его встревожило. Куизль задумался. Возможно, после стольких страданий и после смерти своей возлюбленной Иеремия настолько очерствел, что уже ничего не чувствовал.
А каким бы я стал на его месте?
В глубине души Якоб уже дал себе ответ, как вдруг Иеремия удивленно вскрикнул.
– Нашел! – прохрипел он и показал увесистый протокол: – Думаю, это то, что нам нужно! Он лежал на самом верху. Здесь все имена, что мы ищем! Я и сам теперь вспомнил… – Он потрясенно покачал головой: – Черт, как же я мог забыть об этом процессе? Что ж, годы берут свое…
– А что там? – спросил Куизль, еще погруженный в мрачные раздумья. – Что особенного в этом процессе?
Иеремия усмехнулся:
– Ха, особенный? Это самый громкий процесс из всех, что когда-либо случались в Бамберге. И господа из нашего списка действительно принимали в нем участие. Вот, сам посмотри.
Он протянул Куизлю протокол. Палач торопливо пролистал страницы.
И сразу понял, что они на верном пути.
Между
Георг уже неплохо ориентировался в городе и взял на себя его западную часть до овощного рынка, а Магдалена с Бартоломеем прочесывали восточные кварталы. Катарина сначала тоже хотела принять участие в поисках, но поняла, что слишком взволнована и растеряна. Вместо этого она согласилась присмотреть за Петером и Паулем у себя дома. Магдалена надеялась, что за скучной возней с детьми Катарина немного успокоится.
В отличие от предыдущих дней, в городе было на удивление спокойно. На улицы опустился ноябрьский туман и окутал дома, так что трудно было разглядеть что-либо дальше следующего поворота. В довершение этого заморосил дождь. Все звуки казались какими-то приглушенными, словно доносились сквозь мокрое полотно. Иногда навстречу попадались закутанные в плащи горожане с корзинами – наверное, возвращались с кладбищ, куда носили хлеб для усопших родственников. У небольших церквей сиротливо стояли нищие с чашами для подаяний. Казалось, чуть ли не половина Бамберга отправилась на службу в собор. День поминовения считался большим праздником, и работать было строго запрещено. Для многих это означало возможность сидеть дома в тепле, штопать одежду, готовить или чинить поломанную утварь.
Магдалена задумчиво поглядывала на дядю. Вид у того был довольно мрачный. Даже с покалеченной ногой Бартоломей шагал на удивление быстро. Они заглядывали в каждый пустующий дом, искали под мостами, расспросили старьевщика Ансвина и кое-кого из нищих, но так ничего и не добились. Все это время Бартоломей, казалось, думал совсем о другом. Магдалена решила, что у него никак не вылетали из головы резкие слова Катарины.
Зачем я только связалась с палачом…
Будучи дочерью палача, Магдалена прекрасно понимала, каково это, когда люди на тебя косятся и украдкой крестятся. Как это, наверное, тяжело, если собственная невеста жалеет о своем решении и, более того, верит в проклятие…
– То, что говорила Катарина, не воспринимай этого всерьез, – неожиданно заговорила Магдалена; они как раз шли по Длинной улице к городской стене в надежде разузнать что-нибудь от стражников. – Она напугана, чего только не скажешь в таком состоянии.
Бартоломей уставился на нее.
– С чего ты взяла, что я… – начал он сердито, но потом махнул рукой: – А, чего уж там… Катарина права – на этой свадьбе, видно, проклятие лежит. Палач должен жениться на дочери другого палача и не задирать нос. Нам этого попросту не дано.
– Мой отец женился не на дочери палача, – заметила Магдалена. – И я вышла не за палача, а за цирюльника и ученого лекаря. Так что все возможно.
– Твой отец всегда стремился к лучшему, – проворчал Бартоломей, – с самого детства. Ты, видать, по его стопам пошла.
Магдалена закатила глаза.
– И почему ты до сих пор его не простишь? Согласна, он совершил тогда ужасную ошибку, покинув вас. Но с тех пор прошло столько лет, и он был еще совсем ребенком! Почему бы вам не оставить прошлое в покое?