Дочь палача и ведьмак
Шрифт:
– Слова выпытывать – это по моей части, – ответил он тихо. – Когда вы мне понадобитесь, я все вам расскажу. А до тех пор чем меньше вы знаете, тем лучше. Иначе додумаетесь до какой-нибудь глупости.
Без лишних слов палач растолкал стоящих рядом паломников и двинулся прочь стремительным шагом – словно корабль рассекал беспокойные волны. Симон с Магдаленой провожали взглядами его массивную фигуру, пока он не смешался с толпой.
– Куда ушел дедушка? – спросил Петер и недовольно дернул Магдалену за руку. – Почему он опять
Женщина вздохнула.
– Дедушка твой – тот еще упрямец. Уж если вобьет что-нибудь себе в голову, то сам папа римский его не остановит… – Она наклонилась к старшему сыну и задумчиво погладила его по волосам. – Можешь сделать мне одолжение? Когда вырастешь, не становись таким же самодуром. – И невольно улыбнулась. – Хотя боюсь, что это у нас семейное.
Куизль проталкивался среди многочисленных зевак и паломников, а сам при этом бранился себе под нос и в который раз уже называл самого себя тупицей. Он понял наконец, что его так смутило прошлой ночью в доме часовщика. Оставалось только надеяться, что еще не слишком поздно.
Но у сыроварни его ждало разочарование: на посту действительно уже стояли несколько солдат из Вайльхайма. Внушительного роста молодчики в мундирах, вооруженные алебардами и мушкетами, внушали куда больше уважения, чем охотники, сторожившие до недавних пор аптекаря. И все-таки Куизль должен был попытаться проникнуть к Непомуку. Он подумал немного и принял самое наглое из возможных решений.
Палач надвинул капюшон на лицо и с латинскими молитвами на устах двинулся к солдатам; те встретили его недоверчивыми взглядами.
– Эй ты! Черноризец! – гаркнул один из них в посеребренном панцире; вероятно старший в карауле. – Чего здесь забыл?
– Здесь ли содержится монах Йоханнес, называемый также андексским колдуном?
Куизль старался говорить в как можно более властном тоне, он выпрямился во весь свой рост и строго взглянул на каждого из солдат.
– Э… а с кем имею честь? – ответил бригадир, несколько оробев.
– Генрикус Инзисторис из доминиканского монастыря Святой Магдалены в Аугсбурге. Настоятель поручил мне расследовать это дело в интересах церкви.
Ложь была столь очевидная, что лишь своим уверенным видом Куизль надеялся сбить с толку солдата. Вообще-то доминиканцы носили белые туники под черными рясами, и имя палач позаимствовал у одного известного инквизитора. Чтобы не вызвать лишних вопросов, Куизль бодро шагнул к двери.
– Ну, что еще? – спросил он резко. – Оглохли или колдун вам уши уже заговорил?
– Но… но… судья… – замямлил бригадир.
– Его известили. Не беспокойтесь, церковь лишь поможет советами Верховному суду, а все прочее…
Палач резко остановился перед солдатом и уставился на большое родимое пятно на его небритой щеке.
– Этот знак… – с явным беспокойством спросил он. – Давно он у вас?
Бригадир побледнел, поднял дрожащую руку к пятну, а товарищи смотрели на него с любопытством и перешептывались.
– Ну… с детства, то есть… всегда, можно сказать…
Куизль медленно обвел пальцем вокруг пятна.
– Он напоминает ворона, не находите? Я знавал как-то одну ведьму, у которой был похожий знак. Мы сожгли ее пару лет назад в Ландсберге.
Лицо у бригадира стало теперь белее мела.
– Господи, вы же не думаете… – залепетал он, но Куизль уже протиснулся мимо него.
– Когда речь заходит о дьявольском промысле, о Господе лучше не заговаривать, – сказал он походя. – А теперь открывайте дверь, мне нужно расспросить подозреваемого. Или, может, мне сначала с вами поговорить?
В следующую секунду бригадир откинул засов и отворил дверь. Куизль вошел внутрь и прищурился; потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к полумраку. Наконец он разглядел у противоположной стены Непомука. Узнав друга, монах со стоном поднялся.
– Якоб! – прохрипел он. – Я уж думал, ты меня бро…
– Тсс! – Куизль прижал палец к губам и бросил через плечо: – Я позову, если мне потребуется грубая сила при допросе. А до тех пор оставьте нас одних.
Солдаты с готовностью захлопнули дверь. Затем послышались приглушенные голоса, но бригадир приказал всем замолчать. Палач усмехнулся.
– Всегда хотел наговорить что-нибудь заумное, как ученые, – прошептал он. – Не так уж и трудно оказалось. Пустые, напыщенные словечки, а люди-то как притихают! – Куизль откинул капюшон и утер пыль с лица. – Теперь эти четверо только и знают, что родимые пятна свои рассматривать. Надеюсь, что никто из них не додумается сбегать к судье.
Непомук в ужасе поднял глаза:
– К судье? Хочешь сказать, это солдаты земельного судьи?
С лица Якоба сошло все веселье.
– Боюсь, у меня для тебя плохие новости, Непомук. Тебя сегодня же хотят перевезти в Вайльхайм. Прости, но я не смог этому помешать.
Непомук привалился к стене и спрятал лицо в ладонях.
– Тогда все пропало! – прошептал он. – В Вайльхайме меня начнут пытать. Господи, Якоб, знал бы ты, как мне страшно! Я боюсь не смерти, а боли. Ты сам знаешь, что теперь будет. Дыба, каленое железо, сера…
– Заткнись и слушай меня! – резко прервал его Куизль. – Ты кто, сын палача или мышь какая-нибудь? – Он схватил друга за воротник и посмотрел в глаза. – Вспомни войну, Непомук. Вспомни Брайтенфельд! Надежда есть всегда!
Непомук кивнул и уставился перед собой. Он понимал, о чем говорил Куизль. В битве под Брайтенфельдом шведы уничтожили почти всю армию Тилли: от некогда сорокатысячного войска осталось всего шесть сотен. Куизль и Непомук выжили лишь потому, что спрятались в куче трупов. И всю ночь им пришлось слушать крики раненых, которых добивали вражеские солдаты.