Дочь палача и ведьмак
Шрифт:
– Знаю, это покажется бредом, – проговорил лекарь. – Но, может, все эти слухи о големе не случайны? Может, эта кукла действительно бродит по монастырю?
– Брехня все это, – пробурчал палач. – Я верю в нечистого, но не в призраки. В дьявола любой из людей может превратиться, никаких привидений для того не нужно. Вот увидишь, найдется и этому объяснение.
Он затянулся с такой силой, что Симон услышал, как затрещал уголек в трубке. Лекарь буквально чувствовал, как внутри у Куизля все заскрипело. Так всегда бывало, когда палач думал.
– И спрячь
Куизль направился к выходу, где их уже заждалась Магдалена с детьми.
Симон не без легкой дрожи спрятал платок за пазуху и поспешил за тестем. Едва они закрыли за собой калитку, как на них чуть не налетел Якоб Шреефогль. Советник хрипел и с трудом переводил дыхание.
– Вот вы где, Фронвизер! – произнес он, отдышавшись. – Я вас повсюду разыскиваю. К счастью, один из паломников узнал вас, когда проходил вдоль стены. Идемте скорее.
– Новые больные? – спросил Симон с недобрым предчувствием.
Шреефогль кивнул:
– Верно. Правда, в этот раз заболел не кто иной, как сын графа. Надо поторопиться, Фронвизер. Граф особым терпением не отличается. – Советник понизил голос. – И Боже упаси, если мальчик умрет у вас на руках. Вы будете далеко не первым из лекарей, кого казнят за шарлатанство.
Симон поспевал за Шреефоглем: советник спешно повел его к жилому корпусу монастыря. Якоб и Магдалена с детьми от них отстали, и Симон крикнул им на ходу, что увидится с ними в доме Михаэля немного позже. Хотелось ему того или нет, но к графу он был вынужден идти в одиночку.
Граф пребывал в так называемых господских покоях, расположенных на третьем этаже, в восточном крыле монастыря – входить туда разрешалось лишь представителям рода Виттельсбахов. За высоким порталом, охраняемым двумя часовыми, открывался украшенный лепниной коридор со множеством дверей. Шреефогль провел Симона в дальнюю комнату справа по коридору. Перед зеркалом высотой в человеческий рост возвышалась кровать с балдахином и мягчайшими, набитыми пухом подушками. В воздухе стоял приятный запах тимьяна и мяты. После импровизированного лазарета, устроенного в конюшне, Симон чувствовал себя здесь как во дворце.
«Бедные чахнут на кишащей блохами соломе, а богатые на мягких перинах, – подумал лекарь. – Но умирают все одинаково, смерть никому исключений не делает».
Посреди кровати закутанный в одеяла и обложенный подушками лежал младший сын графа Вартенберга. Мальчик четырех лет был до того бледен, что казалось, смерть готовилась уже принять его в свои объятия. Его пухлые розовые щеки стали теперь впалыми, веки с длинными ресницами были опущены; он трясся всем телом и временами тихонько вскрикивал. Подле него сидел на коленях граф и держал сына за руку. Заметив в дверях лекаря из Шонгау, Вартенберг гневно поднялся.
– Вот он, явился наконец! – прошипел граф, устремив при этом пронизывающий взор не на Симона, а на Шреефогля. Глаза его под кустистыми бровями сверкали холодным блеском. – Остается только надеяться, что ожидание того стоило. За это время я мог бы с тем же успехом отправить Мартина в Мюнхен и вверить его там в руки настоящего лекаря!
– В нынешнем его состоянии не думаю, что это очень уж благоразумно, ваше сиятельство, – решительно возразил Шреефогль. – Кроме того, перед вами один из лучших лекарей во всем Пфаффенвинкеле.
– В Пфаффенвинкеле – может, и так! – насмешливо бросил граф, и Симона обдало насыщенным ароматом мыла и дорогих духов. – В этой глуши среди безмозглых крестьян приблудный цирюльник довольно быстро может дослужиться до хирурга. Но в Мюнхене он так и остался бы шарлатаном.
Симон прокашлялся. Заносчивость графа приводила его в бешенство, но он все же старался говорить спокойно.
– Ваше сиятельство может преспокойно отправить мальчика в Мюнхен, если вы сомневаетесь в моих способностях. Там наверняка найдутся ученые доктора, которые за баснословные деньги напичкают мальчика слабительным или пустят ему кровь.
Казалось, граф только сейчас заметил присутствие цирюльника. Он развернулся к Симону и окинул его недоверчивым взглядом. Воцарилось молчание.
– А этот, значит, кровь ему пускать не будет? – спросил наконец Вартенберг.
Симон склонился над мальчиком и вопросительно оглянулся на графа:
– Вы позволите?
Тот благосклонно кивнул; тогда Симон расстегнул пропитанную потом рубашку больного и послушал пульс. Потом заглянул в красные с прожилками глаза и осмотрел язык: он был покрыт буро-желтым налетом, как и у всех прочих. И красные пятна на груди были такие же. Наконец лекарь решительно помотал головой.
– Нет, я ни в коем случае не стану пускать ему кровь, – сказал он самоуверенно. – Лихорадка, судя по всему, ослабила мальчика сверх меры, и ему понадобится каждая капля крови, чтобы выздороветь.
– Интересно. – Граф Вартенберг задумчиво потер тонкие губы, не спуская пристального взгляда с Симона. – Притом что самые высокопоставленные лекари с безупречной репутацией только и делают, что пускают кровь пациентам, чтобы отделить вредные жидкости. Значит, все они заблуждались?
– Учение Галена о четырех жидкостях применимо при многих заболеваниях, – осторожно ответил Симон. – Но при лихорадке лучше будет понижать жар холодными компрессами. Так я поступаю и с другими своими пациентами.
Он снова пощупал пульс мальчика, слабый, как у маленькой пташки.
– Кроме того, жар безвреден. Тело борется с болезнью и от этого нагревается. Вместо этого лучше давать вашему Мартину побольше питья. Может, отвар из дудника, вахты и бузины. Или же из фенхеля и тысячелистника. Надо посмотреть, что лучше подействует на детский организм.
Граф Вартенберг удивленно вскинул брови.
– А он, похоже, и вправду неплохо разбирается в снадобьях… Мастер Шреефогль не преувеличивал, когда рекомендовал мне его сегодня в таверне.