Дочь полковника
Шрифт:
Миссис Исткорт просияла своей ангельской улыбкой.
— Но какая прекрасная мысль! Я всегда говорю, что духовные лица — это руководители и наставники прихожан, а потому им необходимо иметь помощницу, которая взяла бы на себя женскую их часть. Как чудесно, если…
Джорджи внезапно встала.
— Боюсь, мне пора, мистер Каррингтон. Мама просила меня не очень задерживаться. Благодарю вас за вашу доброту и советы. Теперь я поняла, что не вполне отдавала себе отчет в трудностях, связанных с тем, чем я хотела заняться. До свидания.
— Но, может быть, вы еще посидите?
— Нет. Я должна идти. Вы не забудете про мамино приглашение? Во вторник?
— Разумеется, приду. И с большим удовольствием.
Мистер Каррингтон проводил Джорджи до двери, и они опять обменялись рукопожатием. В нем было что-то окончательное, перечеркивавшее робкую мечту Джорджи, и
Пустив наугад еще несколько стрел, миссис Исткорт удалилась в свой черед, в целом довольная делом рук своих, хотя и предпочла бы, чтобы мистер Каррингтон сопротивлялся с большей энергией. А он смотрел, как она, опираясь на палку, удаляется вперевалку по улочке, и Мартин несет над ней большой зонт. Он было воскресил в памяти Моисеев завет: ворожею не оставляй в живых, но отогнал эту мысль, как негуманную. Но что, как не дух Отца Зла, подтолкнуло старуху на подобные язвящие инсинуации? Конечно, она увидела, как Джорджи прошла мимо, и ее визит вовсе не был случайным совпадением. Жениться на Джорджи Смизерс! Вот ведь на что она намекала! Но он же разговаривал с этой девушкой второй раз в жизни и… Какая нелепость! Тем не менее, если старая ведьма распустит сплетни, бедной девушке придется плохо, а ему самому, пожалуй, еще хуже.
Он взвешивал, какой образ действий избрать. Бесспорно, он допустил пустячную, но прискорбную ошибку. Теперь важно держаться со Смизерсами так, словно ничего не произошло, обходиться с ними точно так же, как с остальными прихожанами. Но, разумеется, неловкости не избежать… Мысли его вновь обратились к миссис Исткорт. Вот уж живое опровержение теории, будто мы обязательно любим то, что интересует нас больше всего остального. Миссис Исткорт явно питает жадный интерес к другим людям и их поступкам — иначе как объяснить ее почти сверхъестественное проникновение в их чувства. Но почему использовать эту способность лишь на то, чтобы причинять боль и вредить? Почему обличье ласковой старушки прячет такую мелочную злобность? Или для миссис Исткорт сплетни и гадости — то же, что алкоголь для запойного пьяницы? Лучшее в нем с отвращением восстает против унизительной страсти, но противиться ей он не в силах. Запойная сплетница! Опьяняющая себя хитрыми жалящими намеками и распусканием ядовитых выдумок. Но почему? Какие тайные унижения и обиды вымещает миссис Исткорт на ни в чем не повинных людях? Ведомо это лишь Богу, решил он, упуская из виду, что отгадку, возможно, следовало искать в родителях миссис Исткорт и ее муже. Пути Господни неисповедимы! Священник вздохнул и вновь взял «Зритель».
Джорджи почти бежала домой под дождем, вошла через черный ход и поднялась прямо к себе в комнату. В шляпе и плаще она кинулась на кровать и разрыдалась. Слезы просачивались у нее между пальцев и впитывались в подушку. Вскоре ей стало легче и она даже удивилась, почему плачет. Плакать — стыдно. Уж тем более беспричинно. Она тщательно умыла лицо ледяной водой, но оно все-таки сохранило некоторую припухлость. К счастью, особой наблюдательностью Смизерсы не отличались, а лампы у них были только керосиновые. Джорджи помогла кузену решать его вечерний кроссворд и рано легла спать.
6
Две-три недели миссис Исткорт проводила время восхитительно: навещала всех, кого могла, и подробно обсуждала «неприличное поведение» Джорджи и священника, как она выражалась. Ее плодовитая фантазия, какой мог бы позавидовать любой репортер бульварной прессы, преобразила невиннейшие простейшие факты в скандальнейшее происшествие. Свой рассказ и примечания к нему она приспосабливала к тем, кто слушал ее в данную минуту, и, увы, почти все они алчно принимали ее ложь за чистую монету. Обычно она начинала с восхвалений собственной гражданской совести, добродетельности и «добрососедских чувств», перемежая их сетованиями на нынешнее удручающее падение нравов по сравнению с моральным совершенством восьмидесятых годов прошлого века. Как правило, это ее вступление принималось холодно — слушающие хорошо знали миссис Исткорт, а в 1880 году мало кто из них был взрослым. Затем она заручалась их симпатией, указывая, что «благопристойное поведение» сугубо необходимо молодым женщинам и пожилым вдовцам, особенно носящим духовное звание. Она говорила, что Джорджи начинает бегать за мужчинами — «бедные ее родители, право, я обязана открыть им глаза» — и обхаживает новогосвященника. Что при кажете думать о девушке, которая открыто позволяет себе подобное в богобоязненном приходе, где царит дух добрососедства? Мало этого! Мерзкий старик, уже дважды овдовевший, тут же понял что к чему и, воспользовавшись ее слабостью, заманил девушку к себе в темный дождливый вечер, полагая, что в такую погоду никто ничего не увидит. Одному небу известно, чем бы это кончилось, если бы побуждаемая духом добрососедства и дурными предчувствиями (ниспосланными, конечно, самим Провидением!) миссис Исткорт не отправилась навестить священника, словно ее вела туда невидимая рука. Хотя ее пытались не впустить, она вся во власти долга все-таки вошла и застала «эту парочку» в весьма и весьма компрометирующей позе. Нет-нет, она не может описать, что именно она увидела. Есть вещи, о которых порядочные женщины не говорят. И уж тем более — в присутствии Своего Родного Сына. (Сигнал Мартину благодарно подхихикнуть.) Однако она надеется — твердо это утверждать она, к несчастью, на себя не возьмет, — она надеется, что ее своевременное появление успело помешать ХУДШЕМУ.
Только у Марджи Стюарт достало духа ответить: «Какая чепуха, миссис Исткорт», но миссис Исткорт тут же с ней поквиталась с помощью упоминаний о родственных натурах и темных намеков на то, что рыбак рыбака…
Миссис Исткорт даже нанесла визит мистеру Перфлиту, которого не терпела, и который, в свою очередь, считал ее горестным образчиком того, во что может превратиться прелестная женщина — кислой старухой с омерзительными материнскими замашками. У него как раз пил чай доктор Маккол, шотландец, сочетавший цинизм медика с цинизмом батальонного врача. Он умел быть приятным с больными и влиятельным матронам в округе нравился больше, чем пациентам попроще. Утверждать, что в решение проблем безработицы и перенаселения он вносил особенно заметный вклад, было бы невеликодушно, однако особых усилий в обратном направлении он также не прилагал. Перфлит и Маккол очень холодно выслушали намеки миссис Исткорт на необходимость принятия мер «по поводу священника и мисс Смизерс» и на то, что принять их должны именно они. После довольно-таки резкой стычки с мистером Перфлитом, лавры в которой разделились примерно поровну, миссис Исткорт удалилась в сильном раздражении. Поспешно проводив незваную гостью, Перфлит вернулся к доктору и вновь достал виски и содовую, которые успел укрыть от ее глаз. На ручку сифона он нажал со всей энергией, оставшейся после боя. Струя содовой плеснула ему на руку и на стол.
— Черт! Ну и стерва эта старуха!
— Не так много содовой. Спасибо. Меня она скорее забавляет. Какой сыскной талант! И какая великолепная злоба! С каким наслаждением она выслеживала беднягу Каррингтона и его птичку.
— Неужели вы считаете, что в ее гнусной болтовне есть тень истины?
— Не берусь судить. Дыма без огня… как вам известно. Но почему бы и нет? Как свидетельствует мой профессиональный опыт, среди трудящихся сословий в наших краях девственницу старше шестнадцати лет вы не отыщете.
— Трудящихся? Да, конечно. У них иная мораль, чем у нас, среднего сословия. Они почти столь же эмансипированы, как аристократия, если она эмансипирована. Впрочем, они более блудодеи, чем прелюбодеи. Если девушка понесла, все вероятные отцы бросают жребий, кто на ней женится. Не так уж плохо задумано. Ну конечно, если они все уже женаты, девица теряет репутацию.
Маккол, набивая трубку, слегка покачал головой.
— Да, картина, в общем, похожая. Но я не стал бы исключать и прелюбодеяний. Развод стоит дорого, и обычно они обходятся кулаками.
— Но к высшему слою среднего сословия с его тупой чопорностью это не относится, и уж особенно, когда речь идет о тех, кто победнее. Я видел Каррингтона всего два раза, но он мне показался весьма и весьма пристойным типом священника. Глуповат, разумеется, впрочем, это от него и требуется, — но порядочен. Ну а Джорджи Смизерс мне чертовски жаль. Недавно она мне встретилась — вернее, шла по дороге впереди меня: отличная фигура, размашистый шаг…
— Бежала на свидание с попиком, как намекала добрейшая старая гадюка?
— Вовсе нет. Но есть в ней что-то трогательное. Миловидной ее назвать нельзя, и, естественно, она не моего романа, но из нее вышла бы хорошая жена и мать. Она будет преданно благодарна любому мужчине, который сделает ей честное предложение, — как и почти всякая женщина. Она совсем поспела для мужа, для детей, а пышные словеса и идиотские общественные условности не позволяют ей познать то, для чего предназначила ее природа. И что будет с ней дальше? Спелость перейдет в перезрелость, увянет, иссушится. И станет Джорджи Смизерс кислой старой девой, и будет отравлять мир вокруг себя, как милейшая старая ведьма, которая только что побывала тут.