Дочь регента
Шрифт:
Гастон не ответил, потому что вообще не слушал, что говорит Ла Жонкьер, — настолько был занят своими мыслями. Он упал в кресло в совершенном отчаянии, судорожно комкая в кармане камзола письмо Элен.
«Где она? — мысленно спрашивал он себя. — Этот огромный Париж может скрыть ее от меня навеки. О, не слишком ли много препятствий для одного человека, у которого к тому же нет ни власти, ни опыта?»
— Да, кстати, — произнес Ла Жонкьер, так легко читавший в сердце молодого человека, словно телесная оболочка его была прозрачна, как стекло, — кстати, шевалье, тут для вас письмо.
— Из Бретани? — спросил, дрожа, шевалье.
— Да нет,
— Где оно? — воскликнул Гастон.
— Спросите у нашего хозяина. Когда я вошел, он вертел его в руках.
— Давайте! Давайте! — закричал Гастон, бросаясь в общий зал.
— Что желает господин шевалье? — спросил Тапен с обычной своей вежливостью.
— Письмо!
— Какое письмо?
— То, что вы получили для меня.
— Ах, извините, сударь, правда, я совсем о нем забыл! ' И он вынул письмо из кармана и вручил его Гастону.
— Бедный глупец! — говорил себе в это время мнимый Ла Жонкьер, — и такие дураки лезут в заговоры! Как тот д'Арманталь, хотят одновременно заниматься политикой и любовью! Трижды дураки! Если бы они вторым делом занимались у Фийон, так первое не приводило бы их на Гревскую площадь. Но для нас-то, раз в нас они не влюблены, лучше, чтобы они такими и были.
Гастон вошел в комнату, светясь радостью. Он читал, перечитывал и снова чуть не по буквам читал письмо Элен:
«Улица Фобур-Сент-Антуан, дом белый, за деревьями, кажется тополями; номера я не смогла заметить, но это тридцать первый или тридцать второй дом по левой стороне улицы, считая от ее начала, причем нужно оставить позади себя по правую руку замок с башнями, похожий на тюрьму».
— О, — воскликнул Гастон, — теперь-то я найду этот замок, это — Бастилия.
Дюбуа расслышал его последние слова и сказал в сторону: «Уж точно найдешь, черт возьми, коли я сам тебя туда доставлю».
Гастон посмотрел на часы: до свидания на Паромной улице ему оставалось еще больше двух часов, он взял шляпу, которую, войдя, положил на стул, и собрался уходить.
— Ну что, летим со всех ног? — спросил Дюбуа.
— Неотложное дело.
— А как же наше свидание в одиннадцать?
— Еще и десяти нет, будьте спокойны, я вернусь.
— Я вам не нужен?
— Спасибо, нет.
— Если вдруг вы собираетесь кого похитить, то я в этом деле дока и могу помочь.
— Благодарю, — сказал Гастон, невольно краснея, — но речь идет не об этом.
Дюбуа тихонько присвистнул, как человек, понимающий, чего стоит такой ответ.
— Я найду вас здесь? — спросил Гастон.
— Не знаю, я тоже думаю, не заняться ли и мне какой-нибудь красивой дамой, проявляющей интерес к моей персоне, но, в любом случае, вы найдете здесь в назначенный час вчерашнего провожатого и ту же карету с тем же кучером.
Гастон поспешно распрощался со своим посетителем. Около кладбища Избиенных Младенцев он взял фиакр и приказал везти себя на улицу Фобур-Сент-Антуан.
Отсчитав двадцатый дом от угла, он вышел, приказал кучеру ехать за ним и пошел вперед, тщательно осматривая всю левую сторону улицы. Вскоре он оказался у толстой стены, из-за которой виднелись густые раскидистые тополя. Этот дом настолько соответствовал описанию, которое ему дала Элен, что Гастон больше не сомневался — девушку прячут именно там. Но здесь начинались трудности: в стене не было никаких отверстий, а у двери — ни молотка, ни колокольчика. Да для франтов они и не нужны были, потому что обычно перед каждым из них бежал скороход и стучал в нужные двери тростью с серебряным набалдашником. Гастон прекрасно обошелся бы и без скорохода и постучал бы в дверь ногой или камнем, но он боялся, что привратник получил специальные распоряжения и может задержать его у дверей, поэтому он приказал кучеру остановиться и, желая предупредить Элен, что он здесь, хорошо известным ей условным сигналом, пошел по переулку, на который дом выходил боковым фасадом. Подойдя к выходившему в сад окну как можно ближе, он поднес руки ко рту и громко закричал совой. Элен вздрогнула: она узнала этот крик, который разносился в бретонских дроковых лугах на одну-две мили, и ей показалось, что она снова в клисонском монастыре августинок и что лодка, в которой стоит шевалье, беззвучно скользя на веслах, сейчас причалит под ее окном среди тростников и лилий. Этот крик отразился от стен и достиг ее ушей, возвещая о присутствии того, кого она ждала, и она тут же подбежала к окну. Молодой человек был тут.
Они с Элен обменялись знаком, который сказал ему: «Я вас ждала», а ей: «Я здесь». Потом она прошла в глубь комнаты, взяла колокольчик, который вручила ей госпожа Дерош совсем в других целях, и позвонила в него так громко, что мгновенно прибежали не только госпожа Дерош, но и лакей с камеристкой.
— Откройте уличную дверь, — повелительно сказала Элен, — у дверей стоит человек, которого я жду.
— Останьтесь, — обратилась госпожа Дерош к лакею, который собирался исполнить приказание, — я сама посмотрю, кто там.
— Бесполезно, сударыня, я знаю, кто это, и уже сказала вам, что это тот, кого я ждала.
— Но, может быть, мадемуазель не следовало бы его принимать? — не сдавалась дуэнья.
— Я уже не в монастыре, сударыня, и еще не в тюрьме, — ответила Элен, — и буду принимать кого сочту нужным.
— Но, по крайней мере, могу я узнать, кто это?
— Не вижу в этом ничего непозволительного, это тот же человек, которого я принимала в Рамбуйе.
— Господин де Ливри?
— Господин де Ливри.
— Я получила твердый приказ никогда не допускать к вам этого молодого человека.
— А я вам приказываю немедленно провести его сюда.
— Мадемуазель, вы отказываетесь повиноваться своему отцу, — возразила полупочтительно, полусердито госпожа Дерош.
— Моему отцу не следует в это вмешиваться, и особенно через ваше посредство, сударыня.
— Тогда кто же распоряжается вашей судьбой?
— Я сама, только я! — воскликнула Элен, сразу взбунтовавшись против насилия над собой.
— Мадемуазель, я клянусь вам, что ваш отец…
— Мой отец одобрит мои поступки, если он мой отец.
Эти слова, в которых звучала гордость императрицы, заставили своей повелительностью склониться госпожу Дерош: она замолкла и осталась стоять неподвижно, как и лакеи, присутствовавшие при этой сцене.
— Так что же, — сказала Элен, — я приказала отпереть дверь, а мне здесь не повинуются?
Никто не шелохнулся, ожидая распоряжений гувернантки.
Элен презрительно улыбнулась и, не желая умалять свой авторитет в глазах прислуги, сделала столь повелительный жест, что госпожа Дерош отошла от двери, которую заслоняла собой, и дала ей дорогу. Тогда Элен медленно и с достоинством спустилась по лестнице в сопровождении госпожи Дерош, до глубины души потрясенной тем, что девушка, всего двенадцать дней назад вышедшая из монастыря, проявляет такую волю.