Дочь регента
Шрифт:
— Выслушаем сначала, каковы намерения Бретани, — ответил регент.
— Монсеньер, Испания может рассчитывать на нас, мы дали ей слово, а бретонская верность вошла в пословицу.
— Но какие обязательства вы берете на себя в отношении Испании?
— Поддержать всеми силами действия французского дворянства.
— А вы сами разве не французы?
— Монсеньер, мы — бретонцы. Бретань была присоединена к Франции по договору и, коль скоро Франция нарушает права, оставленные за Бретанью этим договором, может считать себя отделившейся от Франции.
— Да, я помню
Анны Бретонской, но этот договор, сударь, был подписан так давно!
Тут мнимый Ла Жонкьер изо всей силы подтолкнул регента.
— Что из того, — ответил Гастон, — если каждый из нас знает его наизусть!
XVIII. ГОСПОДИН АНДРЕ
— Вы сказали, что бретонское дворянство готово всеми силами поддержать французское; так чего же хочет французское дворянство?
— Возвести, в случае смерти его величества, короля Испании на французский трон как единственного наследника Людовика XIV.
— Прекрасно! Великолепно! — произнес Ла Жонкьер, засовывая пальцы в роговую табакерку и удовлетворенно беря понюшку.
— Но, — продолжал регент, — вы говорите об этом так, как если бы король умер, а ведь он жив.
— Великий дофин, герцог Бургундский, герцогиня Бургундская и их дети погибли при весьма странных обстоятельствах.
Регент побледнел от гнева, а Дюбуа стал нервно покашливать.
— Так вы рассчитываете на смерть короля? — спросил регент.
— В целом, да, монсеньер, — ответил шевалье.
— Тогда вполне объяснимо, как король Испании собирается взойти на французский трон, несмотря на отречение от своих прав, ведь так, сударь? Но он полагает, что среди преданных регентству людей он может встретить сопротивление.
И мнимый испанец невольно сделал упор на этих словах.
— Потому-то, монсеньер, — ответил шевалье, — мы и предусмотрели этот случай.
— Ага! — произнес Дюбуа. — Вот как! Они предусмотрели этот случай! Говорил же я вам, монсеньер, что наши бретонцы — бесценные люди! Продолжайте, сударь, продолжайте.
Но, несмотря на поощрительные восклицания Дюбуа, Гастон хранил молчание.
— Ну так что же, сударь, — сказал герцог, чье любопытство невольно пробудилось, — я слушаю вас.
— Это не моя тайна, монсеньер, — ответил шевалье.
— Значит, — сказал герцог, — ваши предводители мне не доверяют.
— Напротив, монсеньер, но доверяют только вам одному.
— Я понимаю вас, сударь, но капитан — из числа наших друзей, и я отвечаю за него как за себя.
— Но указания, которые я получил, монсеньер, предписывают мне открыть эту тайну вам одному.
— Я уже сказал, сударь, что за капитана отвечаю я,
— В таком случае, — сказал, поклонившись, Гастон, — я сказал монсеньеру все, что хотел сказать.
— Слышите, капитан? — спросил регент. — Соблаговолите оставить нас одних.
— Конечно, монсеньер, — ответил Дюбуа, — но прежде чем вас оставить, мне нужно тоже сказать вам два слова.
Гастон из скромности отошел на два шага.
— Монсеньер, — прошептал Дюбуа, — подтолкните его, черт возьми, вытяните
— Очаровательный малый! — сказал регент. — У него вид настоящего дворянина, взгляд и твердый, и умный, породистая голова.
— Тем легче ее отрубить, — пробормотал Дюбуа, почесывая нос.
— Что ты сказал?
— Ничего, монсеньер, я совершенно того же мнения. Ваш слуга, господин де Шанле, до свидания. Другой бы обиделся за то, что вы не захотели при нем говорить, но я не горд, лишь бы все шло так, как я задумал, а способы мне не важны.
Шанле слегка поклонился.
— Ну и ну, — пробормотал Дюбуа, — кажется, у меня недостаточно военный вид. Вот же чертов у меня нос, а? Ведь это опять, наверное, из-за него. Ну, все равно, зато голова хорошая.
— Сударь, — произнес регент, когда Дюбуа закрыл за собой дверь, — вот мы и одни, и я вас слушаю.
— Монсеньер, вы слишком добры ко мне, — сказал де Шанле.
— Говорите же, сударь, — нетерпеливо приказал регент и добавил, улыбаясь: — Вам ведь должно быть понятно мое нетерпение?
— Да, монсеньер, поскольку ваше сиятельство, без сомнения, удивлены тем, что еще не получили из Испании некую депешу, которую должен был послать вам кардинал Альберони.
— Это так, сударь, — ответил регент, делая над собой усилие, чтобы солгать, но невольно поддаваясь игре.
— Я сейчас вам объясню эту задержку, монсеньер. Тот, кто
должен был передать вам депешу, заболел и не выехал из Мадрида, тогда барон де Валеф, мой друг, случайно оказавшийся в это время в Испании, предложил свои услуги. Несколько дней дело не решалось, но, поскольку он был уже известен как участник заговора Селламаре, ему доверили эту бумагу.
— В самом деле, — сказал регент, — барон де Валеф чуть-чуть не попал в руки людей Дюбуа. Вы знаете, сударь, нужно немалое мужество, чтобы снова ввязаться в дело, вот так прерванное на половине. Я-то знаю, что, увидев госпожу дю Мен и принца Селламаре под арестом, господ де Ришелье, де Полиньяка, де Малезье, мадемуазель де Лонэ и Бриго в Бастилии, а этого мерзкого Ланграж-Шанселя на острове Сент-Маргерит, регент решил, что с этим делом покончено.
— Вы сами видите, монсеньер, что он ошибся.
— А ваши бретонские заговорщики не боятся, что, если они сейчас восстанут, парижским заговорщикам отрубят головы, ведь они у регента в руках?
— Напротив, монсеньер, они надеются спасти их или со славой умереть с ними вместе.
— Каким это образом их спасти?
— Вернемся, прошу вас, к депеше, монсеньер, я должен прежде всего вручить ее вашему сиятельству. Вот она.
— Да, правильно.
Регент взял письмо и хотел его распечатать, но тут увидел, что оно адресовано его сиятельству герцогу Оливаресу, и положил его, не открывая, на стол. Странная вещь! Ведь этот человек, чтобы следить за перепиской, ломал до двухсот печатей в день. Правда, в присутствии Торе или Дюбуа, а не в присутствии шевалье де Шанле.