Дочь регента

Дюма-отец Александр

— Монсеньер уже уходит?

— Да, я пригласил прийти де Лонэ.

— Коменданта Бастилии?

— Да.

— Идите, монсеньер, идите.

— Кстати, ты будешь сегодня вечером в Монсо?

— Может быть.

— А маскарадный костюм у тебя есть?

— У меня есть костюм Ла Жонкьера.

— Тсс! Он годится для «Бочки Амура» и на Паромной улице.

— Монсеньер забывает Бастилию, где он тоже пользуется заметным успехом. Уж не говоря о том, — добавил со своей обезьяньей улыбкой Дюбуа, — что еще будет,

— Хорошо.

Прощай, аббат.

— Прощайте, монсеньер. Регент вышел.

Оставшись один, Дюбуа повертелся в кресле, почесал нос, потом улыбнулся. Это был знак, что он принял важное решение. Приняв его, он протянул руку за колокольчиком и позвонил.

Вошел лакей.

— Сейчас к монсеньеру придет господин де Лонэ, комендант Бастилии, — сказал Дюбуа. — Дождитесь, когда он выйдет, и приведите его ко мне.

Лакей молча поклонился и вышел.

Дюбуа снова принялся за свой похоронный список.

Прошло полчаса, дверь снова отворилась, и привратник доложил о господине де Лонэ.

Дюбуа вручил ему бумагу с подробнейшими распоряжениями.

— Прочтите, — сказал ему Дюбуа, — я даю вам письменные указания, чтобы у вас не было повода не выполнить их.

Де Лонэ читал бумагу, и на лице его отражалось все возраставшее изумление.

— Но, сударь, — сказал он, окончив читать, — вы хотите безвозвратно испортить мне репутацию?

— Чем же это?

— Завтра, когда узнают, что произошло…

— А кто об этом расскажет? Вы, что ли?

— Нет, но монсеньер…

— …будет в восторге. Я за это отвечаю.

— Ведь я комендант Бастилии!

— Вы хотите сохранить эту должность?

— Без сомнения.

— Тогда делайте то, что я приказал.

— Однако, когда ты надзиратель, трудно закрыть глаза и заткнуть уши.

— Дорогой комендант, тогда загляните в камин у господина Дюмениля, осмотрите потолок у господина Помпадура и проверьте клизмы господина Лаваля.

— Что вы говорите, сударь? Возможно ли… Но вы рассказываете о вещах, мне совершенно неизвестных!

— Доказательство тому, что я лучше вас знаю о делах в Бастилии, а если я расскажу вам о некоторых из них, известных вам, вы еще больше удивитесь.

— Что такого вы могли бы мне рассказать? — спросил, совершенно смешавшись, комендант.

— Я мог бы вам рассказать о том, что ровно неделю назад одно из должностных лиц Бастилии, причем из самых высокопоставленных, получило из рук в руки пятьдесят тысяч ливров, чтобы впустить в тюрьму двух торговок галантереей.

— Сударь, это были…

— Я знаю, кто это был, что они собирались там делать и что делали. Это были мадемуазель де Валуа и мадемуазель де Шароле. Что собирались делать? Собирались повидать герцога Ришелье. Что делали? До полуночи грызли конфеты в Угловой башне и намереваются прийти туда и завтра, причем настолько в этом уверены, что мадемуазель де Шароле предупредила об этом

господина Ришелье.

Де Лонэ побледнел.

— Так вот, — продолжал Дюбуа, — как вы думаете, если я расскажу подобные вещи регенту, который, как вы знаете, очень любит скандальные истории, долго ли некий господин де Лонэ будет оставаться комендантом Бастилии? Но я об этом не скажу ни слова, я знаю, что люди должны помогать друг другу. Я вам помогаю, господин де Лонэ, помогите же и вы мне.

— К вашим услугам, — сказал комендант.

— Итак, решено, и к моему приходу все будет готово?

— Обещаю вам, сударь, но монсеньеру — ни слова.

— О чем речь! Прощайте, господин де Лонэ.

И де Лонэ вышел, пятясь и беспрерывно кланяясь.

— Прекрасно! — воскликнул Дюбуа. — А теперь посмотрим, кто кого, монсеньер, и когда завтра вы захотите обвенчать свою дочь, вам будет недоставать только одного — зятя!

Только Гастон передал Дюменилю письмо мадемуазель де Лонэ, как в коридоре раздались шаги. Гастон поспешил предупредить шевалье, чтобы тот не говорил ни слова, постучал ногой в пол, чтобы Помпадур был осторожен, погасил свет и бросил камзол на стул, как будто начал раздеваться на ночь.

В эту минуту дверь отворилась и вошел комендант. Поскольку он обычно не навещал узников в такое время, Гастон бросил на него быстрый вопрошающий взгляд, и ему показалось, что тот смущен; более того, он, казалось, хотел остаться с Гастоном наедине и взял лампу из рук стражника, который ее принес. Шевалье заметил, что, когда комендант ставил ее на стол, рука его дрожала.

Надзиратели ушли, но узник заметил, что у дверей остались двое солдат. Он вздрогнул: в этих молчаливых приготовлениях чувствовалось что-то зловещее.

— Шевалье, — сказал комендант, — вы мужчина и просили меня обращаться с вами как с мужчиной. Сегодня вечером я узнал, что вам вчера огласили приговор.

— И вы пришли сказать мне, сударь, — сказал Гастон с мужеством, которое всегда проявлял перед лицом опасности, — вы пришли сказать мне, что час моей казни настал.

— Нет, сударь, но я пришел сказать, что он близится.

— И когда будет совершена казнь?

— Я могу сказать вам правду, шевалье?

— Буду вам признателен, сударь.

— Завтра, на рассвете.

— И где?

— Во дворе Бастилии.

— Спасибо, сударь, но у меня была одна надежда.

— Какая?

— Что перед смертью я стану мужем девушки, которую вы сегодня приводили ко мне на свидание.

— Господин д'Аржансон обещал вам эту милость?

— Нет, сударь, он только взялся просить этой милости для меня у короля.

— Может быть, король отказал.

— Он никогда не дарует подобной милости?

— Редко, сударь, но такие случаи бывали.

— Сударь, я христианин, — сказал Гастон, — надеюсь, мне пришлют исповедника.