Дочь регента
Шрифт:
— Благородные сердца! — презрительно промолвил герцог.
— Да, монсеньер, и я готов повторить это.
— А вы знаете, что они хотели сделать, вы, бедное дитя, ставшее их рукой, слепым орудием осуществления их замыслов? Так вот, эти благородные сердца хотели предать свою родину чужестранцам, вычеркнуть Францию из списка суверенных государств. Они ведь дворяне и должны служить образцом мужества и верности, а они подали пример трусости и предательства. Вы не отвечаете, вы опустили глаза. Если вы ищете нож, то вот он, лежит у ваших ног, можете его поднять, еще не поздно.
— Монсеньер, — ответил Гастон, молитвенно складывая руки, — я отрекаюсь от мыслей об убийстве, отрекаюсь с отвращением и на коленях молю вас простить меня, но, если вы не спасете моих друзей, монсеньер, позвольте мне умереть вместе с ними. Если они умрут, а я останусь жить, моя честь умрет вместе с ними, подумайте об этом, монсеньер, ведь это честь имени, которое собирается принять ваша дочь. Регент опустил голову и ответил:
— Это невозможно, сударь: они предали Францию, и они умрут.
— Тоща я умру вместе с ними, — прервал его Гастон, — потому что я так же, как и они, предал Францию и, более того, я хотел убить ваше высочество.
Регент посмотрел на Дюбуа, взгляд, которым они обменялись, не ускользнул от Гастона. Дюбуа улыбнулся, и молодой человек понял, что он имел дело с мнимым Ла Жонкьером точно так же, как с мнимым герцогом Оливаресом.
— Нет, — сказал Дюбуа, обращаясь к Гастону, — вы от этого не умрете, сударь, но вы поймете, что есть преступления, которые регент может простить, но не должен.
— Но мне же он простил! — воскликнул Гастон.
— Вы — супруг Элен, — возразил герцог.
— Вы ошибаетесь, монсеньер, я ей не супруг и не стану им никогда: поскольку подобная жертва влечет за собой смерть того, кто ее принес, я умру.
— Ба! — сказал Дюбуа. — Теперь от любви не умирают, это было принято во времена господина д'Юрфе и мадемуазель де Скюдери.
— Да, сударь, вы, может быть, и правы, но от удара кинжала умирают во все времена.
С этими словами Гастон наклонился и поднял нож, лежавший у его ног, с таким выражением лица, которое не оставляло ни малейшего сомнения в его намерениях.
Дюбуа не шелохнулся, регент сделал шаг вперед.
— Бросьте оружие, сударь, — повелительно произнес он. Гастон приставил к груди острие ножа.
— Бросьте, я говорю вам! — повторил регент.
— Жизнь моих друзей, монсеньер, — сказал Гастон. Регент повернулся к Дюбуа и увидел на его лице обычную насмешливую улыбку.
— Хорошо, — сказал регент, — они будут жить.
— Ах, монсеньер, — воскликнул Гастон, пытаясь поднести к губам руку герцога, — вы — Господь, снизошедший на землю!
— Монсеньер, вы совершаете непоправимую ошибку, — холодно сказал Дюбуа.
— Как, — воскликнул в удивлении Гастон, — значит, вы, сударь?..
— Аббат Дюбуа к вашим услугам, — ответил мнимый Ла Жонкьер.
— О монсеньер, — воскликнул Гастон, — послушайтесь голоса сердца, умоляю вас!
— Монсеньер, не подписывайте ничего, — настойчиво повторил Дюбуа.
— Подпишите, монсеньер, подпишите! — продолжал умолять Гастон. — Вы же обещали помиловать их, а ваше обещание нерушимо, я знаю!
— Я подпишу, Дюбуа, — сказал герцог.
— Ваше высочество это решили?
— Я дал слово.
— Прекрасно, как будет угодно вашему высочеству.
— Вы это сделаете сейчас, ведь правда, монсеньер? Сейчас! — воскликнул Гастон. — Не знаю отчего, но я невольно обуян страхом. Помилование! Помилование! Умоляю вас!
— Э, сударь, — сказал Дюбуа, — раз уж его высочество обещал, то какая разница, пятью минутами раньше или пятью минутами позже?
Регент обеспокоенно взглянул на Дюбуа.
— Да, — сказал он, — пожалуй, вы правы, это надо сделать немедленно, где твой портфель, Дюбуа? Ты же видишь, молодой человек в нетерпении!
Дюбуа поклонился в знак согласия, подошел к дверям оранжереи, позвал лакея, взял у него портфель и подал регенту лист чистой бумаги, на котором тот написал приказ и поставил свою подпись.
— А теперь курьера! — сказал герцог.
— Курьера?! — воскликнул Гастон. — Нет, монсеньер, не нужно курьера.
— Как, не нужно?
— Курьер поедет недостаточно быстро; если ваше высочество позволит, я поеду сам, и каждое мгновение, которое я выиграю в пути, спасет этих несчастных от целого века страданий.
Дюбуа нахмурился.
— Да, вы, действительно, правы, — ответил регент, — поезжайте сами. — И вполголоса добавил:
— И особенно старайтесь ни на минуту не расставаться с этим приказом.
— Но, монсеньер, — заметил Дюбуа, — вы больше спешите, чем сам господин де Шанле, вы забываете, что если он сейчас вот так уедет, то одна особа в Париже сочтет его мертвым.
Эти слова поразили Гастона и напомнили ему об Элен, которую он оставил в страхе и тревоге, об Элен, которая ждет его и никогда не простит, если он уедет из Парижа, не повидав ее. Он мгновенно принял решение: поцеловал руку регента, взял приказ о помиловании, поклонился Дюбуа и направился к выходу. Регент остановил его:
— Ни слова Элен о тайне, которую я открыл вам, слышите, сударь? Оставьте мне самому радость сообщить ей, что я ее отец, это единственная благодарность, о которой я вас прошу.
— Повинуюсь вашему высочеству, — ответил Гастон, тронутый до слез.
И еще раз поклонившись, он бросился вон из оранжереи.
— Сюда, сюда, — направил его Дюбуа. — По вашему виду еще решат, что вы действительно кого-то убили, и арестуют вас. Вот через этот лесок, пожалуйста, — в конце его аллея, которая ведет к двери на улицу.