Дочь регента
Шрифт:
— О, благодарю вас! Вы же понимаете, что всякая задержка…
— …может стать роковой, я понимаю. Потому-то, — добавил он тихо, — я и показываю вам самый длинный путь. Сюда, пожалуйста.
Гастон вышел. Дюбуа некоторое время смотрел ему вслед, потом повернулся к герцогу.
— Что с вами, монсеньер? — сказал он. — Вы, кажется, чем-то обеспокоены?
— Это в самом деле так, Дюбуа, — ответил герцог.
— А чем?
— Ты оказал недостаточное сопротивление доброму деянию, и это меня тревожит.
Дюбуа улыбнулся.
— Дюбуа, — воскликнул герцог, —
— Вовсе нет, монсеньер, свой замысел я уже исполнил.
— Ну, что ты еще натворил?
— Монсеньер, я знаю ваше высочество.
— Так и что же?
— Я знал, что произойдет.
— И что дальше?
— Я знал, что вы не устоите и подпишете помилование этим негодяям.
— Кончай.
— Ну и я тоже послал гонца.
— Ты?
— Да, я. А разве я не имею права посылать гонцов?
— Имеешь, имеешь, Господи, Боже ты мой! Но какой приказ увез твой курьер?
— Приказ о казни.
— А когда он уехал? Дюбуа посмотрел на часы.
— Да вот уже скоро два часа.
— Презренный!
— Ах, монсеньер, опять эти высокие слова! У каждого свои дела, какого черта! Спасайте господина де Шанле, пожалуйста, он ваш зять, а я спасаю вас.
— Да, но я знаю Шанле. Он обгонит твоего курьера.
— Нет, монсеньер.
— Что такое какие-то два часа для хорошего ездока? Шанле будет пожирать пространство, и два-то часа он наверстает.
— Если бы мой гонец имел только два часа фору, может быть, господин де Шанле его бы и обогнал, но он будет иметь в запасе три часа.
— Каким образом?
— Наш достойный кавалер влюблен, и я думаю, что уж час-то прощание с вашей дочерью у него займет, если не больше.
— Змея! Теперь я понял смысл тех слов, которые ты ему только что сказал.
— В воодушевлении он мог забыть даже о возлюбленной. Вы же знаете мой принцип, монсеньер: опасайся первых побуждений, ибо они всегда добрые.
— Бесчестный принцип!
— Монсеньер, можно быть дипломатом или не быть им.
— Прекрасно, — сказал регент, делая шаг к двери, — я пошлю предупредить его.
— Монсеньер, — сказал Дюбуа голосом, в котором прозвучала крайняя решимость, и достал из портфеля заранее заготовленную бумагу, — если вы это сделаете, соблаговолите прежде подписать мою отставку. Пошутили, и прекрасно, но еще Гораций сказал: Est modus in rebus note 10 , а Гораций был великий человек, и к тому же человек благородный. Послушайте, монсеньер, хватит на сегодня политики. Возвращайтесь-ка вы на бал, а завтра все отлично устроится. Франция избавится от четырех заклятых врагов, а у вас останется очень милый зять, который мне лично, слово аббата, нравится куда больше, чем господин де Рион.
Note10
Есть мера в вещах (лат.)
И они вернулись вместе на бал. Вид у Дюбуа был радостный и торжествующий, а у герцога — грустный и задумчивый, но в душе он был уверен, что его министр прав.
XXXVI.
Когда Гастон выходил из оранжереи, сердце его пело от радости. Огромная тяжесть, давившая на него с самого начала заговора, тяжесть, которую даже любовь Элен облегчала лишь на короткие мгновения, свалилась с его души как по мановению волшебного жезла.
И мысли о мести, кровавой и ужасной, сменились мечтами о любви и славе. Элен оказалась не просто очаровательной и любящей девушкой из благородной семьи, а принцессой королевской крови, божественным существом; за любовь ее многие мужчины были бы готовы заплатить своей кровью, если бы по слабости, присущей смертным, такие создания не отдавали свою нежность даром.
Кроме того, сам того не желая, Гастон чувствовал, как в его сердце, целиком заполненном любовью, просыпаются ростки честолюбия. Какая блестящая карьера его ожидает и какую зависть она вызовет у Лозенов и Ришелье! Он не будет вынужден, как Лозен, отправиться по приказу Людовика XIV в изгнание или расстаться с возлюбленной; нет больше разгневанного отца, сопротивляющегося домогательствам простого дворянина, наоборот, есть друг, могущественный и жаждущий, чтоб его любили, жаждущий сам любить свою дочь, столь чистую и благородную. И далее Гастону виделось возвышенное соперничество между дочерью и зятем, изо всех сил старающимися быть достойными столь великого принца и милостивого победителя.
Гастону казалось, что сердце его разорвется от радости: друзья спасены, будущее обеспечено, а Элен — дочь регента. Он так торопил кучера, а тот так погонял лошадей, что через четверть часа он был уже у дома на Паромной улице.
Дверь перед ним отворилась, и он услышал крик. Элен ждала его возвращения у окна, она узнала карету и, радостная, бросилась навстречу своему возлюбленному.
— Спасены! — закричал Гастон, увидев ее. — Спасены и мои друзья, и я, и ты!
— Боже мой, — прошептала, побледнев, Элен, — так ты его убил?
— Нет, благодарение Господу, нет. О, Элен, если бы ты знала, какое сердце у этого человека и что это за человек! О, люби его, Элен, люби регента. Ты ведь полюбишь его, не правда ли?
— Объяснись, Гастон.
— Идем и поговорим о нас. Я могу уделить тебе несколько минут, Элен, но герцог тебе все расскажет.
— Прежде всего скажи мне, Гастон, какова твоя судьба.
— Лучше не бывает, Элен, я буду твоим супругом, буду богат и знатен! Я с ума схожу от счастья.
— И ты, наконец, остаешься со мной?
— Нет, я уезжаю, Элен.
— Боже мой!
— Но я вернусь.
— Опять разлука!
— Самое большое на три дня, всего на три дня. Я еду, чтобы мои друзья благословляли твое имя, мое и имя нашего друга, нашего защитника.
— Но куда ты едешь?
— В Нант.
— В Нант?
— Да, я везу приказ о помиловании Понкалека, Талуэ, Монлуи и дю Куэдика; они приговорены к смерти и своей жизнью будут обязаны мне, понимаешь? О, не держи меня, Элен, подумай о том, что ты пережила только что, ожидая меня.