Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
— Не Майет, — выговорила она сквозь смех.
До Тота дошло, что он со своим вавилонским акцентом произнёс её имя как «кошка». Чтобы сгладить неловкость, он быстро сказал:
— Да, Майет! Такое должно быть твоё имя. Ты похожа на маленького котёнка.
Ещё мгновение она сидела совершенно неподвижно, глядя на Тота округлившимися от застенчивого удовольствия глазами. Потом, вновь приняв свою странную взрослую позу, она сказала любезным тоном, будто делала ему подарок:
— Мне шесть лет. Как твоё имя?
— Тот. Мне одиннадцать.
Она была очень маленькая
— Почему я не должен говорить о тебе с твоей матерью? — спросил он.
— Потому что она не любит меня.
— Почему же, ведь она должна тебя любить?!
— Нет, не любит, — торжественно настаивала девочка. — Потому что Амон послал ей меня, а не мальчика. Так говорит Иена.
— А кто такая Иена?
— Моя нянька. Она любит меня. А больше никто меня не любит — им нельзя. Мне говорила Иена.
— Кто это — другие?
— Ты их знаешь. Князь Сенмут, и князь Нехси, и князь Футайи, и князь Инени... и господин Хапусенеб, и ещё... ты знаешь.
— О! — слабо улыбнулся Тот. — Если ты говоришь о них всех — значит, меня тоже никто не любит.
— Да, — согласилась она, но удивлённо взглянула на него.
— А кого же они любят? — с некоторой горечью спросил он.
— Нефер, — к его удивлению, ответила Майет.
Тот какое-то время рассматривал девочку, пытаясь вспомнить её старшую сестру. Он смог восстановить в памяти только совершенно непохожего на эту малышку тощего бледного ребёнка, который всё время пытался стукнуть его.
— Ты любишь Нефер? — спросил он.
— Нет. — Она пожала плечиками, опять с этой странной для её возраста взрослой манерой. — Да я и не играю с Нефер.
— А с кем ты играешь?
— Сама с собой. И с Иеной, когда она не занята. — Она заколебалась, пристально глядя на него, и добавила: — Теперь ты будешь здесь жить?
— Я не знаю. — Тот повернулся и посмотрел наружу, на изумрудные лужайки, на пчёл, жужжавших над клумбами, на маленький пруд. — Я жил здесь, — с тоской сказал он. — Я играл в этом саду целыми днями, каждый день. Это было так чудесно...
— Почему же я тебя не видела?
— Потому что я ушёл отсюда давным-давно. Я вернулся в сад только сегодня.
— А теперь это больше не чудесно? — тихо спросила она. Он обернулся и увидел, что её маленькое личико отражает его собственную печаль.
— Нет, — ответил Тот после короткого раздумья. — Здесь так же красиво, но всё как-то изменилось. — Внезапно он почувствовал, что не может больше смотреть на девочку, не может больше видеть её лицо, в котором как в зеркале отражалось всё происходившее в его сознании. — Мне нужно идти, — пробормотал он, поспешно отворачиваясь.
— Но почему? — воскликнула она.
— Мне необходимо... кое-кого увидеть... скорее. — Он уже торопливо шёл по дорожке, чувствуя такую потребность действовать, прорваться через таинственную завесу образовавшейся вокруг пустоты, которую он ощущал с такой же остротой, как чувствовал бы укусы мириад муравьёв. «Закат солнца? Почему я поверил этому глупому нубийцу? Яхмос мог проснуться
Опустив голову, он промчался через Большой двор, несколько мгновений отчаянно сражался с тяжёлыми воротами на противоположной стороне, наконец открыл их и нырнул в ограждённый стеной северный проход, через который пришёл сюда. Пронёсся узким ущельем, залитым солнцем, миновал открытые ворота Двора писцов, кладовые и толстые стены уединённого здания сокровищницы, миновал стражников, смотревших ему вслед, и дворцовых слуг, спешивших убраться с его пути, миновал огороженный проход сбоку виноградника, край рощи и, наконец, пыльную пустыню плаца. Запыхавшись, он вырвался на его бескрайний простор. Ноги двигались всё медленнее, пока ему не показалось, что они готовы ослушаться. Наконец он перебрался через груду свежесрезанных пальмовых ветвей, сваленных около маленького домика, и, увидев краем глаза нубийца, крикнул:
— Ну что, он уже проснулся?
— Нет, господин! — Нубиец бросил ветку и нож и заторопился за Тотом, с трудом заставившим себя сделать последние несколько шагов к двери. — Я очень хорошо всё почистил, господин. Я срезал ветки и впустил свет и всё сделал как для царицы, не убивайте меня, господин, теперь я буду очень хорошо заботиться о нём, я принёс пиво и приготовил еду...
Тот рывком открыл дверь, запнувшись, вступил в комнату и немного постоял, пытаясь отдышаться. За его спиной топтался испуганный раб. Было видно, что он постарался — все следы хлама и пыли исчезли, комнату заполнил свежий воздух, солнце через окно вливалось в комнату, которая была образцом чистоты и порядка. Запотевший кубок с пивом стоял на столе около закрытого блюда. Но в контурах фигуры в гамаке было что-то не так, что-то совсем не так.
— Тише! — выдохнул Тот, повелительно махнув рукой.
Немедленно в комнате стало тихо. Чересчур тихо.
Тот бросился по чисто выметенному полу и, не удержавшись на подкосившихся ногах, тяжело рухнул на колени. Яхмос лежал точно так же, как он оставил его: мирно закрытые глаза в глубоких впадинах, узловатые руки вытянуты по бокам — но свежее покрывало на его груди больше не поднималось и не опускалось.
ГЛАВА 6
Стоявший перед Тотом мальчик повесил полотенце и отошёл в сторону; обутые в сандалии ноги шаркали за спиной всё время, пока Тот не встал на своё место и не зачерпнул ложкой добрую толику мыльной глины из большого медного котла.
Методично намыливая руки до плеч, он спросил себя, сколько раз мылся за те тринадцать месяцев, которые провёл в храме. Определённо намного больше, чем за все годы, прожитые в Вавилоне, — там за год не мылись столько, сколько здесь за две недели. Начать с того, что там люди мылись дважды в день и ещё раз на ночь. Здесь же умывались до и после еды, умывались и полоскали рот перед жертвоприношениями богам и перед тем, как наполнять светильники для проводимых в часовне обрядов или смешивать вино для возлияний. Кроме того, здесь умывались каждый раз, когда велели жрецы — а в праздничные дни они, казалось, только этого и требовали.