Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
Его глаза были старыми и мудрыми, а его слова заставили фараона забыть Кадеш и последние победы; сорок лет жизни исчезли, как будто их и не было. Тот видел только одинокого ребёнка в иноземной одежде, плывшего под парусом в Фивы.
— Я знаю, это тяжело, старик, — тихо сказал он. — Начинать жизнь заново среди чужих людей в чужой стране... Мне жаль тебя.
— Все люди чужие друг другу, хозяин, разве не так? — Старик снова смиренно пожал плечами и улыбнулся, словно он утешал фараона, а не самого себя. — Я буду чувствовать себя в Египте не более одиноким, чем в Тунипе, среди своих сыновей.
Так он тоже
Он обернулся, посмотрел на удаляющиеся колонны Джесер-Джесеру и снова подумал о разбитых каменных изображениях лица, которое не забыл за двадцать лет, хотя и стёр все следы пребывания Хатшепсут в Египте. Они тоже были чужими друг другу, с начала до конца — две твёрдые, неуступчивые натуры, напоминавшие зубило и камень, без остановки высекавшие друг издруга искры и обломки. Зубило оказалось твёрже... А теперь старые мирные дни безвозвратно прошли, жрецы слишком богаты, и их слишком много, Египет наполнен чужеземными лицами и чужеземными обычаями... как будто прорвало плотину и по долине туда-сюда гуляют морские волны, смешавшиеся с нильской водой так, что их уже не разделишь.
«Но ведь это и хорошо, Мен-хепер-Ра, — тревожно сказал он сам себе. — По крайней мере неизбежно. Так устроен мир. Стоит нам узнать что-нибудь новое, и мы уже не можем вернуться к прежнему невежеству и милой, простой старине, какой бы мирной и привлекательной она нам ни казалась».
Тоту хотелось точно знать, какими будут новые дни, на которые он обрёк Египет. «И не мне одному», — подумал он. Его рука разрушила плотину, но именно Хатшепсут помогла окрепнуть этой руке и всей его натуре. А до того ей самой помог окрепнуть Немощный, и тем же самым способом — непрерывными столкновениями. Всё это было неизбежно... На миг Тот подумал, как бы развивались события, если бы он, Хатшепсут и Ненни были не такими, какие они есть, а другими, и двигались разными путями, но тут же махнул рукой. Никому не под силу решить такую загадку. Смертные есть смертные, они волей-неволей трутся, бьются и колотятся друг о друга...
И тут он припомнил бочонок с драгоценными камнями, много лет назад вращавшийся в маленькой вавилонской мастерской Мурашу.
«Именно так, — подумал он. — Трение друг о друга — вот что обрабатывает нас, и мы ничего не можем с этим поделать. Одни выходят из бочонка круглыми и сверкающими, другие приобретают фантастические, извращённые формы, а третьи просто исчезают и превращаются в пыль. Всё зависит от того, насколько тверда наша сердцевина».
А насколько тверда сердцевина Египта?
И вдруг Тот снова увидел ту дверь, которую не хотел открывать. Дверь распахивалась настежь, а он следил за ней и пытался отпрянуть.
Жрецы...
Теперь отступать было некуда. Тот увидел в сердцевине порок, и жестокая логика повлекла его дальше. Чем больше доходов из-за рубежа будет поступать в Египет, тем жирнее станут жрецы и их храмы. А чем сильнее и могущественнее они станут, тем более важными для их существования будут иноземные доходы... А что, если в один прекрасный день царством будет править слабый или беспечный фараон, человек, не знающий, как тяжело было его создать, не помнящий про бородатых гиксосов или царя Кадеша? А если таких фараонов будет двое подряд, трое, четверо? Если поток зарубежной дани в
«Поступления дани не должны прекратиться! — подумал он. — Они не прекратятся. Я сделал так, что дань будет поступать вечно».
Вечно? Ничто не длится вечно. Вспомни сад, лицо Яхмоса, зиккурат, узор из трёх белых парусов — всё исчезло, одно за другим. В двенадцать лет он уже знал: всё проходит, ничто не постоянно, кроме непостоянства и перемен.
«О боги, что я принёс Египту? — думал он. — Я хотел делать только добро и сделал добро. Но не сделал ли заодно и зло?»
«Не думай об этом, — говорил он себе, но не мог думать ни о чём другом. — Ты сделал то, что должен был, и не мог сделать ничего другого. Всё это было неизбежно».
Неизбежно. Да, верно. Трение... смертные трутся друг о друга... восстание в Кадеше... прошлое невозможно восстановить — всё правда. Возможно, с того дня, как первая колесница гиксосов въехала на землю Египта, каждое событие, каждое действие каждого фараона вели к этому дню и к непредсказуемому, неотвратимому будущему. Прежние фараоны делали своё дело так же, как и он сам...
Но чья рука снесла плотину? Чья рука, желавшая только добра, любящая рука, нечаянно, но самым роковым образом надавила на грудь Египта? Его, Мен-хепер-Ра.
«Ерунда, — быстро подумал он. — Люди не умеют предвидеть будущее. Я могу ошибиться».
А если он прав?
Он допил пиво, со стуком опустил кубок на подставку и снова попытался думать о Кадеше и своей победе. Но в мозгу опять возникла старая и хорошо знакомая картина: огромная одинокая пустыня, над которой клубится пыль и плачет ветер.
«Дикий бык» осторожно причалил к царской пристани. Толпа взревела и запрыгала, сановники в раззолоченных нарядах шагнули вперёд, и над сходнями поднялись огромные опахала из перьев. По сходням решительно спускался упрямый коренастый человек с хищным носом. Его голову прикрывал испытанный в битвах Синий шлем. Половина мира считала, что именно таким и должен быть её повелитель.
— Смотри! — прошептала мать. — Смотри на Сильного Быка! Смотри туда — это Добрый Бог, это Мен-хепер-Ра!
— Да, я вижу его! — сказала Мериет-Амон и спустя мгновение тихо добавила: — Он выглядит усталым.
Об авторе
Элоиз Джарвис Макгроу родилась в 1915 году в американском городе Хьюстоне. Она начинала свою карьеру учителем рисования, однако увлечение египетской историей и культурой постепенно изменило её жизнь. Три написанных Э. Макгроу романа о жизни Древнего Египта, лучшим из которых стал «Фараон», принесли ей писательскую известность и ряд престижных литературных премий. Её перу принадлежат и несколько детских книг, также снискавших популярность в Америке.