Дочь Туллы
Шрифт:
– Ещё раз тебе говорю, Синни: твой отец погиб в бою, спасая нас, давая нам возможность убежать. Тулла здесь ни при чем.
– Думаешь я дурочка? Думаешь не понимаю как всё было на самом деле? Вардин и остальные ненавидели нас именно из-за Туллы. Они хотели чтоб отец и ты отреклись от него. А вы отказались. И почему тогда Тулла не спас отца, если тот был так предан ему?
Далира тяжело вздохнула.
– Я много раз говорила тебе, дочь, что Тулла никого никогда не спасает. Он только даёт тебе меч и указывает путь, на котором ты можешь стать воином. И это уже твоё дело идти по этому пути или выбросить меч и стать жалким рабом, как этот гнусный Вардин, и всю свою жизнь прожить пугливой мышью в темной вонючей норе.
Синни сердито глядела на мать,
– А Фрей Сильвий говорит, что истинная сила в прощении.
– Какой еще Фрей Сильвий?
– Ну это тот спятивший старик с юга, – насмешливо пояснил Анвелл. – У него еще крест на шее. Помнишь он пытался заставить всех встать на колени и целовать этот крест?
Далира некоторое время с удивлением смотрела на дочь.
– Ты что же после этого еще ходила к нему?
Синни, не смея поднять глаза на мать, пробормотала:
– Не-ет… Просто встретила его случайно в лесу, когда жимолость собирала.
Далира покачала головой.
– И какая же в прощении сила?
Синни неуверенно пожала плечами:
– Ну-у очень великая сила. Он сказал, что прощение – это единственный путь способный вывести человека из царства зла.
Анвелл презрительно хмыкнул:
– Что за ахинея! А царство зла это наша земля что ли?
Не обращая внимания на насмешки брата, Синни упрямо добавила:
– И ещё сила в любви. Фрей Сильвий сказал, что его бог самый могущественный на свете и что главная его сила в прощении и любви.
– Самый могущественный? Это ведь тот бог, которого убили на кресте, я правильно помню?
Анвелл насмешливо фыркнул и с большим усердием занялся полировкой стали клинка.
Синни нехотя ответила:
– Правильно. Но он сам позволил сделать это с собой, чтобы все увидели, как он любит людей и что он всех прощает. И когда он так сделал, то он победил злого бога – Затану. И если все люди сделают как он, станут любить и прощать, то всё зло в мире будет побеждено. – Девочка наконец осмелилась посмотреть на мать. Далира пристально глядела на неё и казалось что ждет продолжения. – И ещё Фрей Сильвий сказал, что любое зло – это желание любви.
Анвелл фыркнул еще громче и Синни смутилась.
– То есть, по-твоему, если бы Вардин и другие поймали бы нас и принялись бы отрубать твоему брату руки и ноги, а меня и тебя по очереди насиловать, – жестко проговорила Далира, – твоему отцу следовало бы стоять в сторонке и прощать их? И говорить, что он любит их? И светится радостью от все этой любви и прощения, так что ли?!
Синни совсем расстроилась. Ей были очень неприятны слова матери.
– Нет, конечно, – выдавила она из себя.
– И ты не прав, Анвелл, – сказала Далира, взглянув на сына. – Этот старик вовсе не спятил. Он явился к нам чтобы превратить всех нас в рабов. Он подсовывает нам своего всепрощающего бога, чтобы потом, когда за этим Фреем из его проклятой южной страны придут воины, всё на что мы были способны это прощать их за всё что они сотворят с нами.
Юноша согласно покачал головой.
– Все люди юга – лжецы. Так было всегда. А мелкая просто ещё глупа как пробка. Она кстати взяла у этого Фрея крест и где-то прячет его у себя.
Синни вздрогнула и с гневом уставилась на брата.
– Вонючий тролль! – Выпалила она.
Анвелл снисходительно улыбнулся, глядя на сестру.
– Это правда? – Сурово спросила Далира.
Синни молчала.
– Покажи, – потребовала Далира.
Синни не шевелилась.
– Я тебе говорю, дочь!
Девочка залезла за пазуху, вытащила деревянный крестик на кожаном шнурке и протянула матери.
Далира взяла его, едва посмотрела на него и кинула в огонь. Синни бросилась к костру и совершенно отважно сунула руку в пламя. Зажав крестик в кулаке, она посмотрела на мать как затравленный, но готовый драться зверёк.
– Иди спать. – И отвернулась.
Синни послушно отправилась к углублению в скале и завернувшись в плащ, улеглась на слой накиданного на землю мха и еловых веток. Упрятав крест во внутренний кармашек, она закрыла глаза. Её сердце взволнованно билось, она думала о Тулле. Она часто думала о нём с тех пор как взяла у старика этот маленький кусочек дерева на шнурке. Её беспокоило что безжалостный бог возможно сердится на неё за это. Но она знала, что Тулла не только никогда никого не спасает, но и никого не наказывает. Как и говорила мать он только дает меч и указывает путь, а дальше живи как хочешь: рабом или воином, твоё дело. И всё же Синни беспокоилась, ведь боги такие непредсказуемые никогда не знаешь, что взбредет им в голову. И Тулла, который согласно легендам, кроме сражений с великанами, еще и был не прочь иногда подшутить над людьми, порой весьма жестоко, был конечно способен на всё. Но этот странный южный бог, символом которого был этот маленький крестик, самый великий, по словам седобородого старика, бог в мире, которому подвластно всё, от движения крохотной пылинки до могучих волн бескрайнего океана, слишком уж будоражил её воображение. Всемогущий бог, главная сила которого заключается в любви и прощении, не давал ей покоя. И она готова была рискнуть гневом безжалостного, но родного Туллы, позволяя себе хранить этот крестик и размышляя об этом странном боге.
2
На закате дня на опушке древнего замшелого леса вокруг костра расположились трое мужчин. Все они были средних лет, бородаты, в кожаных одеждах, меховых шкурах, с топорами, мечами и ножами. У ног лежали круглые с умбонами щиты. Над огнем, нанизанные на еловые ветки, жарились крупные куски оленьего мяса. Невдалеке от этой троицы находился еще один человек. Это был молодой черноволосый мужчина, полностью нагой, покрытый многочленными татуировками и шрамами. Мужчина висел в строго вертикальном положении, привязанный за воздетые над головой запястья к толстой ветви дуба. Высота подвеса была выбрана так, чтобы мужчина едва-едва мог касаться носками стоп подсунутого ему под ноги камня. Изнывая от гудящей боли в скрученных запястьях и вывернутых плечах, он прилагал массу усилий, пытаясь выпрямится, вытянуть тело в струну и встать ногами на сферическую неровную поверхность валуна. Иногда ему это удавалось и его руки получали краткую передышку. Но держать тело в подобном напряжении долго он не мог и снова срывался, повиснув на веревке. При этом его левая нога была неестественно вывернута в колене и судя по всему он не мог полноценно опираться на неё. Те кто сидел у костра казалось мало интересовались повешенным, лишь изредка бросая на него насмешливые взгляды и криво ухмыляясь. Они явно пребывали в хорошем расположении духа, предаваясь вечернему отдохновению и готовясь вкусно поужинать. Страдания человека, находящегося от них в 3–4 шагах, судя по всему их не заботили. Один из них, крепко сбитый, коренастый, бритоголовый, с очень красным лицом, на котором в первую очередь привлекал внимание ужасно поломанный нос, поковырял мизинцем в правом ухе, посмотрел на кусок серы на кончике пальца и хрипло проговорил:
– Помните в битве при Бодувинге какой-то пронырливый гэл треснул меня дубиной в правое ухо? Клянусь синей бородой Элриха мне кажется, что у меня до сих пор что-то шумит и звенит в этом ухе. Как будто бы лязг оружия и крики воинов. Один старик говорил мне, что это шёпот Валькирий. Ох, думаю не к добру это.
Его товарищ, более молодой и статный, с волнистыми длинными светло-каштановыми волосами, охваченными железным обручем с головой медведя по центру, насмешливо фыркнул:
– Ну конечно! Валькириям-то делать больше нечего, как только в твое грязное волосатое ухо шептать. Тебя надо было назвать не Ильзир Краснокожий, а Ильзир Пустозвон.