Дочь ведьмы
Шрифт:
– Как-то глупо звучит, когда говоришь это вслух, ну… потому что вы ведьма, ведь так?
Она и представить не могла, как на меня подействовали ее слова. Я на мгновение почувствовала облегчение от того, что Теган не могла заглянуть мне в глаза, потому что тогда увидела бы в них страх. Как она сумела столько подметить, когда я не заметила ничего? Я недооценила девочку, это опасно. Дождь полил сильнее, мы стояли в нескольких шагах и сотнях лет друг от друга, и капли громко стучали в напряженной тишине. Теган медленно подняла глаза, и я увидела на ее юном лице удивление. Удивление того рода, что встречается только у тех, кто достаточно молод, чтобы ум их был открыт, как море, а сердце жаждало доказательств волшебства. Если бы она только знала, кто стоит рядом с ней.
– Идем
Я велела ей сесть за стол, а сама достала из духовки суп из пастернака. Протянула Теган кружку, она обхватила ее ладонями, не сводя с меня глаз.
– Осторожнее, там жабья лапка, – предупредила я.
Глаза Теган на мгновение расширились, потом она рассмеялась, и напряжение, переполнявшее комнату, улетучилось вместе с паром от бульона.
– Что ты знаешь о ведьмах? – спросила я.
– Ну, что и все. Они варят зелья из трав. Произносят всякие страшные заклинания. Все такое. Я знаю, сейчас их полно, ну, полно тех, кто себя называет ведьмами. Нью-эйдж, вот это все. Но спорю, таких, как вы, немного. Немногие на самом деле что-то могут.
Она подула в кружку.
Я открыла заслонку печи и вбросила еще полено. Мягкие обрезки дерева, оставшиеся после нашей работы на прошлой неделе, были еще сочными, невысохшими, они громко плевались, но давали немало тепла. Я пододвинула стул поближе к огню и жестом велела Теган сделать то же, пока перекладывала под спиной подушки, чтобы было поудобнее.
– Когда мама тебя ждет домой?
– Она не ждет. В смысле, она в ночную. Ее до утра не будет.
Не в первый раз меня поразило, какую одинокую жизнь ведет эта девочка. Жестоко. Не намеренное пренебрежение, но все равно жестоко. Я на мгновение закрыла глаза и изо всех сил постаралась унять бурлящие мысли. Сделать можно было лишь одно из двух. Отрицать, высмеивать, представить все в ином свете, не принимать доводов, а потом решительно отдалиться от Теган. Такой вариант был, конечно же, разумнее, но он меня огорчал, ведь мне пришлось бы основываться на лжи и полуправде. По другому пути, однако, двинуться можно было лишь с осторожностью. Стоит пуститься в это странствие, потребуются размышление, время и внимание, потому что обратной дороги не будет. Где-то в глубине своего существа я ощутила искру волнения, проблеск надежды. Может ли быть, что спустя столько лет, столько долгих лет, я разделю с кем-то свою тайну? Что мне больше не придется скрывать правду? Эта невинная девочка разглядела сквозь мои защитные барьеры то, что не увидел больше никто, и теперь меня переполняло желание дать ей узнать себя, дать понять. И снова вспомнить то, что привело меня сюда. Я открыла глаза.
– Если готова, – сказала я, – я расскажу тебе историю о ведьмах. Историю о волшебстве, любви и утрате. Историю о том, как простое невежество рождает страх и как губителен может оказаться этот страх. Станешь слушать?
– Да, круто! Еще как стану! – Теган энергично закивала.
Я подняла руку.
– В самом деле? Ты действительно сможешь сидеть тихо, молчать и слушать?
Она снова кивнула, на этот раз медленно и осознанно. Я вздохнула; долгий выдох, освобождение.
– Хорошо, – согласилась я. – Давай я расскажу, каково это – быть ведьмой.
Бэтком, Уэссекс
1627 год
Год выдался урожайным. Дожди в начале лета сменились сухим теплом под плодоносным солнцем, и последний покос верхнего луга был лучшим из всех, что видела Бесс. Девушка закатала рукава, темные прядки волос, выбившиеся из-под чепца, свернулись в выемке ее хрупкой шеи, когда она наклонилась. Бурые юбки Бесс мели скошенную траву, подхватывая выпавшие стебельки, пока она собирала охапки сена. Впереди отец девушки, Джон, быстрыми, отточенными движениями взмахивал вилами, глубоко вонзая их в сено, прежде чем бросить его в стог, судя по виду – без всякого усилия. На вершине стога стоял Томас, в свои шестнадцать бывший на год старше Бесс и на голову ее выше, он ловко укладывал сено, придавая ему форму, которая позволит выдержать погоду и устоять в осенние ветра. Томас был одной масти с сестрой и такой же угловатый, этим они удались в мать, Энн, как и серьезностью, которую Томас носил, словно плащ, окутывавший плечи; но практичная манера общаться с миром и сдержанность во всем достались ему от отца.
Бесс остановилась, размяла поясницу, распрямилась, чтобы потянуться и расправить усталые мышцы. Ей нравилось на покосе: радовало сознание того, что завершился еще один цикл сева и роста, что собран добрый урожай, что животные обеспечены кормом, а значит, в грядущие зимние месяцы будет еда и у семьи. Но радость, однако, не мешала ее телу жаловаться на тяжелую работу. Жара утомляла. На мокрой от пота коже запеклась пыль, она горела из-за тысяч семян. В носу и глотке у Бесс неприятно пересохло. Она прикрыла глаза рукой, сощурившись на изгородь с подветренной стороны. Там показались две фигуры. Одна – высокая и тонкая, как сама Бесс, двигалась решительно и сдержанно; другая, – темная, шустрая, сгусток энергии, – прыгала по земле, словно та была слишком горяча для ее маленьких ножек. Бесс улыбнулась. Улыбку эту могла вызвать только ее сестра. Малышка была для семьи источником постоянной радости. Отчасти это объяснялось ее счастливым нравом, тем, какая она была хорошенькая, милым смехом, перед которым никто не мог устоять. Но дело было еще и в тяжелых годах, предшествовавших ее появлению на свет. Бесс и Томас родились быстро, без труда, но их младшим братьям и сестрам не так повезло. У Энн было два выкидыша, а двое младенцев, переживших роды, угасли у нее на руках. Еще одного, румяного мальчика, Бесс помнила: он прожил до двух лет, а потом умер от кори. К тому времени, как появилась Маргарет, семья ожесточилась, готовая к новым потерям и горю, но вскоре стало ясно, что эта малышка ухватится за жизнь обеими руками и проживет в полную силу каждый день, сколько бы их ни было впереди.
– Пришли, – сказала Бесс мужчинам.
Те побросали вилы, не дожидаясь приглашения, поскольку после утренних трудов были более чем готовы поесть.
Маргарет взвизгнула и, подбежав к сестре, бросилась в ее объятия. Бесс подхватила ребенка и кружила, пока обе они не рухнули, потеряв равновесие и хихикая, на усыпанную сеном землю.
– Бесс!
Мамин голос, она делает вид, что сердится.
– Осторожнее.
– Да уж. Хорошо.
Отец отряхнул рубашку огрубевшими руками.
– Кобыла есть не станет, если весь вкус из еды выжать.
Его попытка рассердиться оказалась еще менее успешной.
Вся семья дружно отправилась к ближайшему дубу и устроилась в его приветливой тени. Энн поставила корзину на землю и начала доставать еду, которую принесла труженикам.
– Мы напекли овсяного печенья, Бесс, смотри.
Маргарет сунула сестре под нос полотняный узелок и дернула за углы, чтобы показать угощение.
Бесс глубоко вдохнула, смакуя запах теплого печенья.
– Ммм! Маргарет, до чего хорошо пахнет.
– Хорошо? – рассмеялся Джон, принимая у Энн кувшин сидра. – Ты что, Бесс, не поймешь, что перед тобой лучшее овсяное печенье в Бэткоме, даже если тебя в него носом ткнуть?
Маргарет подпрыгнула от радости и неуклюже прошлась торжествующим колесом. Бесс смотрела, как пересохшую землю метут юбки и полы рубашки. Печенье на вкус напоминало нынешний день – с его солнечным светом, изобилием и любящими руками. Бесс хотелось, чтобы на дворе всегда стояло это время года, ленивая макушка лета, с ярким солнцем, долгими ясными днями, привольем тепла и обильной еды.
– Почему нельзя, чтобы всегда было лето? – спросила она, ни к кому не обращаясь.
– Глупости, – ответил Томас с полным ртом сыра. – Если бы всегда было лето, не было бы дождей, не было бы времени сеять, пахать, земля бы не отдыхала, не набирала соков. Фермеры бы с толку сбились.
– Ох, Томас, – Бесс легла на спину, закинув руки за голову, закрыла глаза и стала смотреть, как танцует солнечный свет на веках, – обязательно всегда быть таким рассудительным?
– Объевшись рассудительности, еще никто не умирал, – заметил Томас.