Дочь викинга

Крён Юлия

Таурин не выказывал ненависти, но он не спускал с Гизелы взгляда. Выжидал. Наверняка он хотел украсть у нее ребенка, как только она родит!

– Прогони его! – завопила Гизела. – Убей его! Он хочет отобрать моего ребенка!

Принцесса впервые заговорила о своем ребенке. До сих пор это дитя было для нее камнем, демоном, теперь же девушка осознала: она хочет, чтобы малыш выжил. И хотела выжить сама.

Руна, не послушавшись ее, и дальше сжимала руку подруги, гладила ее по лицу и что-то бормотала.

– Что… что ты говоришь? – выдавила Гизела.

Не

ответив, Руна запела. Ее голос был не тонким и звонким, как у Гизелы, а низким и хриплым. Может, северянка молилась своим богам? Но ее боги не могли помочь Гизеле! Они были злы и уродливы и стремились только к разрушению. От них нельзя было ждать ничего хорошего. Сохранить ей жизнь могла бы разве что святая Маргарита. Да, и еще святая Доротея… Но Гизела была чересчур слаба, чтобы просить святых заступниц о помощи, а Таурин был слишком зол, чтобы помолиться за нее.

Очередная схватка сжала ее тело. Подняв голову, Гизела увидела, как из нее хлынула кровь. Свежая алая кровь. Может быть, ребенок был не камнем, не демоном, не человеком, а огромным сгустком крови?

Принцесса пронзительно завопила – на этот раз не только от боли, но и от гнева на то, что змея никак не оставит ее в покое, – и откинулась на лежанку.

Глаза ей застила уже не серая, а багровая пелена, а за ней виднелось что-то настолько ужасное, что это не могло быть правдой. На самом деле она мечется в лихорадочном бреду и ей все это снится.

Змея не только жалила ее, не только душила, но и навевала на нее морок!

Не могла Руна в этот момент отпустить ее руку.

Не мог кто-то в доме смеяться так, как это делал Тир.

Не мог Таурин – или то был демон? – разорвать свои путы и очутиться посреди комнаты.

Гизела рассказала Руне, что Тир говорил с ней о Рагнареке, но только сейчас северянка поняла, каково это, когда твой мир разлетается на множество осколков и погружается в хаос.

Рагнарек приходит не сразу, его предвещают особые предзнаменования. А сегодня одно несчастье следовало за другим. Вначале Руна думала, что у нее хватит сил предотвратить беду, но сейчас пред ней разверзлась бездна, глубокая, темная, невиданная.

Вернее, то была не бездна. Это чудовище распахнуло перед ней свою пасть, обрамленную острыми зубами. И эти колоссальные челюсти готовы были сомкнуться, а Руна не знала, хватит ли у нее сил их разжать.

Первым, что подкосило ее сегодня, была растерянность: Руна не знала, как помочь Гизеле во время родов. Северянка могла держать ее за руку, могла подбадривать ее, отирать покрытый капельками пота лоб. Но этого было недостаточно, а дитя не желало выбираться из чрева самостоятельно, подобно тому как по утрам солнце встает над миром, как лето следует за зимой.

Гизеле было больно, но тут уж ничего не поделаешь – ничто в этом мире не проходило безболезненно. Но принцессе не только было больно, она истекала кровью, и что-то подсказывало Руне, что крови больше, чем должно быть. Гизела так ослабела, что уже не могла кричать и только тихонько скулила.

Руна все еще пыталась успокоить ее, шептала волшебные заклинания, всплывшие из глубин ее памяти, повторяла бабушкины песни, хотя ее голос и не годился для этого. Но все тревожнее билось ее сердце, все болезненней сжималось горло, и наконец Руна почувствовала себя так, как в тот день, когда она вытащила Гизелу из Эпта и наблюдала за тем, как жизнь покидает это хрупкое тельце. Она была бессильна. Беспомощна.

Отойдя от принцессы, северянка беспокойно прошлась по комнате и посмотрела на Таурина. Лицо франка оставалось равнодушным, но возможно, за этой маской мужчина пытался скрыть отвращение – и неловкость.

Руна остановилась.

– Что же мне делать?! – в отчаянии воскликнула она, не стесняясь признаться в собственной слабости.

– Я умею молиться, писать и сражаться, – пробормотал Таурин. – Но принимать роды – это женское дело.

Как будто у женщин это знание в крови! Как будто боги наделили их даром укрощать чудовищ, подобных тому, что бушевало в чреве Гизелы! Да, это создание не хотело выбираться наружу, оно пыталось разорвать удерживавшую его плоть.

Подойдя к лежанке, Руна увидела, что с каждой схваткой из тела Гизелы выливается новая порция крови. И вдруг наружу показалась детская ручка. Пальчики были сжаты в крошечный кулачок. Это означало, что в теле Гизелы все-таки находится ребенок, а не демон, но то, что первой вышла рука, было неправильно. Совсем неправильно. Руна мало что знала о родах, но сначала должна идти головка, это уж точно.

Северянка уставилась на маленькую ручку. Что же делать? Потянуть за нее? Или запихнуть обратно в тело? Вообще нужно ли что-нибудь предпринимать или следует ждать? Что, если из-за ее нерешительности Гизела и ребенок погибнут? Или напротив, своим бездействием она спасет их, ведь природа – лучшая повитуха?

Сбросив оцепенение, Руна склонилась к Гизеле и сжала крошечную ручку. Она была теплой и скользкой от крови. А вот тело принцессы казалось восковым – одно прикосновение, и оно растает. Девушка даже не стонала.

– Держись! И тужься! – крикнула Руна.

Но Гизела ее уже не слышала. Ее глаза были закрыты, тело обмякло. Она не могла помочь Руне, не могла решить за нее, вытягивать ребенка или нет.

Но если она будет тащить ребенка, кто-то должен держать Гизелу, поняла северянка.

Кровь капала с ее рук, когда она оглянулась. Во взгляде Таурина больше не осталось холода, только смятение.

Гизела ступила на узенькую тропу между жизнью и смертью, Руна последовала за ней. Теперь же и Таурин ступил на этот путь, но не по собственной воле, а лишь потому, что он был пленником в этом доме. Чтобы не сорваться с пути над пропастью, нужно было отбросить лишний груз – ложную гордость и упрямство, презрение и боль. Нужно было отдаться на волю той силы, что царила в этой комнате, силы бурной и могучей, силы, подобной морскому ветру. Ее дуновение развеяло ложные чувства, приковывая внимание к следующему шагу над бездной смерти.