Дочь вне миров
Шрифт:
Тебе не повезло, Тисана. Я плохо к тебе отношусь.
Мои пальцы сжались вокруг ручки. Когда я нанесла еще один злобный, бессмысленный удар по бумаге, мои кулаки внезапно наполнились цветочными лепестками.
***
Всю ночь я рисовала стратаграммы, хотя и безуспешно, кроме той единственной победы в саду. Мы с Максом привыкли к удобному распорядку. Я была на своем обычном месте у очага, присела на землю, вокруг меня были разбросаны бумаги. А Макс, как обычно, развалился в кресле с книгой в руках.
Ночь тикала, и в мерцающем пламени мои чернила начинали колебаться и расплываться перед глазами. Иногда мы оба
— Тисана.
Голос Макса был хриплым от полусна, таким тихим, что я почти потеряла его из-за собственной усталости и потрескивания огня. Когда я подняла глаза, он посмотрел на меня из-за низких, чуть скрюченных очков для чтения, с напряженным и задумчивым лицом.
— Я понял это, — сказал он очень торжественно, так тихо, что слова его летели в воздухе, как пар, — ты не забыла, кем ты была. Я думаю, ты вспомнила. И я надеюсь, что больше ни у кого не хватит наглости сказать тебе обратное.
Какое-то время я молча смотрела на него. Странное, мимолетное ощущение зашуршало в груди — как будто я проглотила горсть своих серебряных бабочек.
— Я знаю, — сказала я наконец, как будто ничего и не было. — Я замечательная.
Макс покачал головой, закатил глаза. И в шорохе его смешка мы снова погрузились в эту тихую, уютную тишину.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Восемь недель.
Это все, что нам оставалось до моих тестов. И Макс, и я, вооружившись этой странной новой близостью, которую создали в нас Таирн и его последствия, устремились вперед к нашей цели с новым вниманием. Наши тренировочные дни длились десять, двенадцать, шестнадцать, восемнадцать часов или столько, сколько требовалось до тех пор, пока один или оба из нас не рухнули в кресло в изнеможении.
Что-то встало на свои места. И ни один из нас, казалось, не мог определить, что это было, но мы оба видели это друг в друге — в растущей непринужденности нашего разговора, в невысказанных пониманиях наших тренировок, в безопасности и тишине наших вечеров дома.
Наша жизнь превратилась в пульс, сердцебиение, совокупность вздохов. В тишине между ними я запомнила ритм босоногих шагов Макса по ночному коридору, то, как подергивался единственный мускул в его горле, когда он был напряжен, шепот смеха, который всегда следовал за моими шутками (какими бы несмешными они ни были). Я узнала, что одна сторона его улыбки всегда начиналась первой — левая сторона, на долю секунды раньше правой — и что он больше всего на свете любил имбирный чай и список вещей, для которых он не был создан.
И, в свою очередь, он меня тоже потихоньку запомнил. Я знала, что да, потому что однажды я поняла, что он давно перестал спрашивать меня, как я пью чай, и что у нас таинственным образом всегда был нескончаемый запас малины, хотя я знала, что он ее не любит. И он тихо расспрашивал меня о моей жизни — всегда в сонные минуты в конце дня. Расскажи мне о Сереле. Расскажи мне о своей матери. Расскажи мне о Найзерине.
А я, со своей стороны, поступала наоборот: осторожно ступал по граням вопросов с сырыми ответами, отрывая пальцы от сочащихся, тщательно запрятанных ран. Прошлое Макса по-прежнему хранило так много загадок. Но как бы мое любопытство ни грызло меня, я видела эти затуманенные
В этом взаимопонимании мы стали друг другу стабильностью. В те ночи, когда мои кошмары будили меня, выталкивали на чистый воздух сада, он всегда обнаруживал себя таинственно беспокойным, прогуливаясь по ночам и предлагая мне какую-нибудь тихую компанию.
Мой Аран значительно улучшился. Тем не менее, время от времени я произносила ряд совершенно бессмысленных слов, которые нарушали все мыслимые правила грамматики. В один особенно утомительный день я совершила одно из таких преступлений, когда спросил Макса, куда делись чернила Стратаграммы. («Ушла куда… черная вода?»)
Макс даже не остановился, а полез в ящик и достал чернила. Увидев взгляд Саммерина, полный ужаса и изумления, он пожал плечами и сказал:
— Через некоторое время ты свободно говоришь на языке Тисаны.
Мы посмотрели друг на друга и обменялись маленькой гордой улыбкой.
Дни текли один за другим, сливаясь воедино. Дни тянулись длиннее, потом скручивались короче. Холод вонзился в воздух, предупредив о далекой осени. Сад стал диким и заросшим, виноградные лозы змеились друг над другом, цветы вились над булыжными дорожками в прекрасной дикой жадности.
Мы тренировались среди этих цветов ясным утром, за неделю до моих тестов. Я отпустила какую-то ужасную шутку, а Макс в ответ поморщился и покачал головой.
— Ужас. Просто ужас.
— Ты говоришь это сейчас, — возразила я, крутя воздух между руками. — Но что ты будешь делать, когда меня не станет?
Я имела в виду это как прихорашивающуюся шутку. Но как только слова слетели с моих губ, они приземлились, как брошенный кирпич, ударив нас обоих тупым, неумолимым ударом.
Ухмылка Макса замерла и увяла. Между его бровями образовалась морщинка. Мы уставились друг на друга в пораженной тишине, что-то ощутимое и неописуемое сгущалось в дюймах между нами, когда нас обоих охватило осознание.
Мы вырезали эти маленькие, интимные пространства друг для друга в нашей жизни, и каким-то чудом человеческого отрицания ни один из нас не думал о том, что это неизбежно будет означать. Теперь я впервые осознала всю широту зияющего отсутствия, которое мы оставим друг в друге.
Что, по крайней мере, он оставит во мне.
— Я полагаю, — сказал он наконец, подталкивая носком ноги ползущую лиану, — наконец-то я верну этот сад под контроль.
Я закрыла рот и изобразила внезапный интерес к чему-то на земле, борясь со странной пустотой, которая внезапно прогнулась в моей груди. Я была так сосредоточена на том, куда иду, что даже не остановилась, чтобы подумать о том, что оставлю позади. Мысль об этом наполнила меня словами, которые я не была готова произнести.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
На кончике моего носа свисала капля пота, отказываясь падать.
Макс кружил вокруг меня, его глаза были острыми, как бритва, с воинственным сосредоточением, и он выкрикивал команду за командой. Мои ладони были раскрыты, жонглируя воздухом и водой, искрами и иллюзиями и, конечно же, этими серебряными бабочками, прыгающими в воздух большими отчаянными порывами.
Начинай. Остановись. Наведи. Выше, быстрее, меньше, медленнее — контроль!