Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы
Шрифт:
Без особых церемоний она хапнула полную пасть рыбы, жевнула несколько раз, умерщвляя добычу клыками, проглотила и облизнулась. Цветанка не успела возразить: она была занята тем, что выкашливала из себя воду и хмарь. Из её горла вылетали радужные пузырьки, собираясь в стайки и причудливо кружась над ночным берегом. Потом, сжавшись в комок, она долго дрожала, вспоминая огромное чёрное щупальце, тянувшее её ко дну.
«Что это за чудо-юдо было, ты не знаешь? – спросила она, немного придя в себя и поведав Серебрице о своей подводной схватке. – Неужто в наших озёрах ТАКОЕ водится?! Брр, теперь в воду ни за что не полезу!»
Наевшаяся рыбы до отвала серебристая волчица задумчиво щурила ядовито-зелёные глаза.
«Мало
«Так ты знала? – взъерошилась Цветанка, приподнимаясь. – Ты заманила меня сюда, зная, что тут чудища водятся? Ты меня что же, угробить хотела?!»
«Да угомонись ты, – досадливо фыркнула Серебрица. – Никто не хотел тебя угробить. А вот учёба вышла недурная, согласись. Щенки так же плавать учатся: их бросают в воду, и если они выплывут – значит, будут жить, а нет – туда им и дорога. Слабаки никому не нужны, это закон природы».
Предел настал. Остатки хмари в груди набухли, давя на сердце Цветанки холодной яростью, и она бросилась на Серебрицу, желая разодрать её шкуру на ремни. Довольно насмешек и издевательств! Эта зеленоглазая дрянь тоже должна была получить свой урок… Но до серебристой волчицы Цветанка просто не долетела. Ещё в прыжке ей в грудь словно врезался огромный кусок скалы, запущенный рукой великана-богатыря, и она тут же провалилась в чёрное искрящееся безвоздушье.
Очнулась она от холода. Дыхание восстановилось, только в груди саднило, а луна смотрела сверху, корча издевательские рожи. Цветанка хотела дать ей тумака, чтоб неповадно было, да где там! Недосягаемая насмешница висела высоко в небе, а Цветанка барахталась на берегу ночного озера, поверженная ударом, по силе сравнимым с ударом таранного бревна.
«Ну как, отведала невидимой дубины? – ядовитой змейкой просочился ей в голову мыслеголос Серебрицы. – Это чтоб ты познала на своей шкуре, что это такое и с чем его едят».
Жестокой же она оказалась учительницей! Каждый вздох Цветанки отравляло злое желание хорошенько взгреть её, оттрепать за загривок, как следует шмякнуть оземь, чтоб кости затрещали, и в довершение искусать не на шутку, чтоб эта сука кровью истекла.
«Что злобой исходишь? – дохнула ей в морду провонявшая рыбным духом пасть Серебрицы. – Ты меня благодарить должна за науку: никто с тобою возиться не станет, как с малым щенком».
«Ничего себе наука», – прорычала Цветанка.
Впрочем, усталость и голод начинали брать своё. Рыбы на берегу оставалось ещё много, и Цветанка принялась жадно поглощать её целиком, с костями, чешуей и потрохами, пытаясь озёрным холодом погасить искорку ярости, которая тлела у сердца и мешала дышать. Ну ничего, она ещё отплатит зеленоглазой волчице… Однако сытость влила в тело миролюбивую лень, боль вскоре прошла, а вместе с ней приутихла и злость.
Сигов помельче они с Серебрицей съели сами, а крупных понесли в дар медведю. Зверь уже перебрался из черничника в брусничник и собирал подвижными губами спелую позднеосеннюю ягоду. На оборотней он поначалу не обращал внимания, но, учуяв рыбу, повернул морду и облизнулся. Первой своё подношение оставила Серебрица, заискивающе припадая к земле и прижимая уши. Всем своим видом она изображала уважение, показывая Цветанке пример. Положив рыбину перед медведем, она попятилась, а косолапый озадаченно потянулся мордой к подарку, постоянно облизываясь длинным розовым языком. Серебрица мигнула Цветанке, и та, собравшись с духом, последовала её примеру. Обе волчицы отошли на почтительное расстояние.
«Не смотри в глаза, – учила Серебрица. – Это – вызов, дерзость. Уши да хвост прижимай, взгляд отводи в сторону. А то ишь, вообразила себя владычицей леса… Хоть ты и Марушин пёс, а всё ж найдётся на твою силу другая сила. Зелена ты ещё, так что наглость свою поумерь».
Медведю, между тем, подарок пришёлся по вкусу, и он зачавкал, объедая рыбинам бока. Оборотней он снова перестал замечать, и Серебрица усмехнулась, видя озадаченность Цветанки:
«Чего ждёшь-то? Утекай. И скажи спасибо лесному
От уроков, которые ей преподала эта лунная ночь, у Цветанки ныло всё тело, но в животе разлился тёплый покой. В пещере они вернулись в человеческое обличье, и Серебрица развела костёр.
«А ещё звери нас недолюбливают вот поэтому. – Она кивнула на разгорающееся весёлое пламя, отблески которого вливали в её зрачки жаркую бесовщинку. – Мы владеем огнём, а огня всякий зверь боится».
Огонь разгорался и внутри у Цветанки – при взгляде на нагое тело Серебрицы, тонкое и изящное, но вместе с тем скрывающее в себе огромную силу. Пепельные волосы растрёпанным плащом окутывали плечи и спину девушки, а ниже пупка, под плоским и поджарым, втянутым животом серебрился мохнатый треугольник. Рука Цветанки сама протянулась и заскользила когтистыми пальцами по стройному, напряжённому до железной твёрдости бедру Серебрицы. Она была ещё слишком зверем, чтобы сдерживать свои желания и внимать доводам совести. Прошлое словно стёрлось, выжженное дотла и унесённое ветром, осталась только рыжая страсть огня, разлитая по коже зеленоглазой девы и свившаяся золотыми змейками в её зрачках.
Цветанка отыгралась за всё, что ей довелось сегодня вытерпеть. Пусть её колени горели, ободранные о каменный пол, зато всё тело Серебрицы пестрело синяками, царапинами и следами укусов. Особенно досталось левому боку и спине, которыми Серебрица елозила по полу при каждом толчке, когда Цветанка жадно впечатывалась своей горячо пульсирующей плотью в скользкие складки, густо опушённые пепельной порослью. Пронзённые единой поющей струной, раскалённой, как клеймо, они рвали ночную тишину рыком и воем, а вышли из этой схватки потрёпанными, измятыми и окровавленными. Они ранили друг друга клыками, отчего слюна розовела, а вспухшие губы болели от тёмно-малиновых прокусов, но они ныряли с головой в эту боль, наслаждаясь ею и даря её друг другу с исступлением снова и снова. Поцелуи со вкусом волчьей крови, когтистые ласки с горящими письменами царапин, рык и рявканье – всё это продолжалось почти до рассвета. Костёр давно потух, и тьма окутала два переплетённых тела жарким одеялом, но и внутри этого тугого свёртка дышала звериная страсть, не стихала борьба, и верх брала то одна, то другая девушка. Грубо и больно держа Серебрицу за густую гриву, Цветанка вонзила в неё пальцы, и они проскользнули внутрь, туго охваченные горячей плотью.
«Что ты делаешь, с-сука! Когти!» – взвыла Серебрица.
Но снаружи синели предрассветные сумерки, и когти исчезли.
«Не вякай, дрянь, – прорычала Цветанка. – Довольно ты надо мной измывалась, через тебя у меня всё нутро отбито, так получи же и ты своё!»
Серебрица потрясла стены пещеры раскатистым рыком, а потом клыкасто впилась в уже и без того израненный в кровь рот Цветанки. От этого вой прозвучал приглушённо, из зажмуренных глаз Цветанки просочились слёзы, а Серебрица сама насаживалась на её пальцы, двигая бёдрами. Похоже, ей нравилась эта месть. Запрокинув голову, она испустила крик, но не зверя, а женщины, взлетевшей на вершину сладости – протяжный, гортанно-мягкий и тягучий, как струйка мёда. Он излился из её груди, окончившись блаженным стоном, и тело девушки обмякло в руках Цветанки. Растворяясь в её по-птичьи быстром дыхании, уже не хрипатом, волчьем, а девичьем, серебристо-лёгком, как тополиный пух, Цветанка на миг оглохла и ослепла от мощного буханья собственного сердца.
Промозглое утро придавило её дождём и глухой пустотой в груди. Всё болело, точно они с Серебрицей не любовью занимались, а мутузили друг друга полночи. Зябко кутаясь в свитку на голое тело, воровка прислонилась плечом к каменному выступу у входа в пещеру и поймала струйку воды в сложенную горстью ладонь, вылила в пересохший рот. Укусы на губах тут же защипало. Эх, сейчас бы в баньку… Увы, Цветанка располагала только жиденьким водопадом, серебристой занавеской забравшим вход. Скинув свитку, она встала под струи и еле сдержала вскрик. Ёжась от холода, она изворачивалась и подставляла воде то плечо, то лопатку, то шею, то грудь, растирала себя ладонями. В котелке оставалось немного отвара мыльнянки, и она пустила его в ход: не пропадать же добру. Он слегка пенился, и с ним кожа и волосы очищались лучше, чем просто водой.