Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы
Шрифт:
С нею поравнялся старичок в заячьем плаще, надетом мехом внутрь. Его лицо утопало в белоснежной длинной бороде, а у глаз собрались добродушные лучики-морщинки.
«Вставай, вставай, – стал он понукать Цветанку, потягивая её под локоть и побуждая подняться на ноги. – Зачем в грязи-то сидеть? Чего стряслось у тебя?»
«Ничего, дедушка, – мертвыми, ничего не чувствующими губами пробормотала Цветанка. – Ты иди… иди. Со мною лучше не связываться…»
Она искренне боялась, что хохочущий зверь вырвется из узды её воли и погубит доброго старика. А тот словно и не услышал её предостережения – сняв с себя плащ, укутал им её плечи.
«На-ка,
Плащ был просторен и мог при желании послужить тёплым одеялом. Без него старик показался Цветанке каким-то жалким, худым и угловатым, и она пролепетала:
«А как же ты, дедушка?»
Старик улыбнулся в седые усы:
«А мне уж в могилу скоро. Туда его с собою не возьмёшь… А так, глядишь, добрая вещь ещё кому-то верой-правдой послужит».
С этими словами он пошёл дальше своей дорогой, опираясь на кривой длинный посох, а воровка осталась одна – в окружении осени.
Одиночество, то ли её друг, а то ли враг, неотступно таскалось за нею унылой тенью, пока она плутала между сёл. В сумерках забравшись на чьё-то подворье, она залезла в курятник и задушила пару откормленных птиц. Цепной пёс почему-то не залаял – застыл столбом, а в его глазах отражалась надвигающаяся ночь: видно, тень Маруши за спиной у незваной гостьи так подействовала на зверя. Потрепав его по голове и почесав ему загривок, Цветанка шепнула:
«Уж прости, дружок. Всем хочется есть».
В ушах у неё стояло переполошённое куриное квохтанье, а к одежде там и сям пристали перья. Отряхнувшись, она подобрала оставленный за забором заячий плащ и бесшумно ускользнула во мрак.
Попутно она забралась ещё в один дом, где утащила домотканый коврик-дорожку, лампу и масло для её заправки – просто так, на всякий случай: ведь нужно было как-то обустраивать пещеру, если уж она станет её пристанищем на ближайшее время. В темноте воровка-оборотень стала видеть необычайно хорошо, почти как днём, и в дополнительном свете не особенно нуждалась, но лампа хранила в себе тепло домашнего очага, олицетворяя собой человеческое жильё, а полное скатывание в звериное состояние Цветанку пугало. Что-то жуткое и опасное таилось в том восторге, с которым она недавно мчалась на четырёх лапах – опасное для человеческой части её «я». Со дна её души светлым лесным огоньком поднялись слова бабули: «Так тебе скажу: оставайся человеком. Будь им так долго, как только сможешь, даже если на тебя будут смотреть, как на нелюдя. Сохрани душу и сердце человеческими и ни при каких обстоятельствах не отказывайся от своего имени».
Но в пещере её ждали только тоска, пустота и запах Серебрицы. Та исчезла, как и предупреждала. Не осталось ни её брадобрейно-зубоврачебных приспособлений, ни котелка, лишь ощущение присутствия таяло в воздухе печальным следом. Отгоняя от себя зеленоглазый призрак, Цветанка принялась щипать кур, а потом развела огонь и опалила тушки. Одну она сожрала тут же – сырую, вместе с потрохами, а вторую оставила на потом. Перья ей были ни к чему, и она их сожгла.
Утром, позавтракав второй курицей, она снова отправилась в город, разлучивший её с Дарёной. День занимался на удивление погожий, но прощальная улыбка солнца не радовала Цветанку, напротив – резала глаза и ухудшала зрение. Перед взглядом воровки плавала надоедливая дымка, а людей окружали мутные ореолы, и ей, чтобы не натыкаться на прохожих, приходилось полагаться в большей степени на слух и нюх, а также некое новое чувство пространства, нежели на глаза. Лишь позже она поняла, что это – небольшой недостаток Марушиных псов, которого она не заметила в пасмурную погоду; сейчас же Цветанка попросту испугалась, что слепнет. Как ей в этой мучительно
Спасаясь в тени соломенного навеса над коновязью, она разглядела очертания роскошной колымаги, запряжённой четвёркой лошадей. Позолоченные резные узоры отвратительно сверкали на солнце, головы лошадей украшали хохолки из перьев… Видно, кто-то знатный приехал на рынок. Стараясь держаться в тени, Цветанка подобралась поближе. Возница, парень с дерзкими кудрями, выбивавшимися из-под лихо заломленной набекрень шапки, откровенно скучал, позёвывая и пощипывая подкрученные горячими щипцами молодецкие усы. Цветанку он не замечал – был занят подсчётом ворон, голубей и воробьёв, кружившихся над жёлтой кучей просыпанного в грязь пшена. Птицы то садились, то взлетали, и возница то и дело сбивался со счёта.
«Тьфу ты, вражьи твари, – выругался он. А в следующий миг его спина, вяло ссутуленная под коричневым с красными застёжками кафтаном, оживлённо выпрямилась: заметив кого-то, он замахал рукой. – Эй, Ивушка!»
Цветанку окатило изнутри леденящей волной… Знакомое имя пропело в воздухе и хлестнуло её по сердцу порванной тетивой, светлое, как летний стрекозиный полдень над сонной рекой. Вместе с возницей она устремила взгляд в пелену нестерпимого света, из которой к колымаге лебёдушкой плыла девичья фигура с корзинкой на локте согнутой руки. Не веря своим замутнённым, истерзанным солнцем глазам, воровка всей душой пыталась угадать… Нет, не может быть. В её надтреснутом сердце навсегда запечатлелся тот страшный день, а запах горелой плоти от погребальных костров ей временами даже снился. Девушка в красных сапожках и зелёном с жёлтыми узорами платке с бахромой, улыбаясь спелыми, яркими губами, остановилась около упряжки.
«Здравствуй, девица-краса, здравствуй, моя ненаглядная», – нагибаясь к ней с козел, промолвил возница с улыбкой от уха до уха.
«И тебе не хворать, молодец кудрявый, – в тон ему ответила девица, усмехаясь. – Какими судьбами тут?»
«Да вот, госпоже моей взбрело в голову по рынку прогуляться, товару какого-то посмотреть, – ответил возница. – Она с девкой-служанкой разгуливает по торговым рядам, а моя долюшка – сидеть, скучать да ворон считать, их дожидаючись… Но теперь, – добавил парень, игриво двигая тёмными, длинными бровями, – теперь-то ужо скуке моей конец настал. Не уходи, поговори со мною, Ивушка! Столь редко тебя вижу, что каждая наша встреча мне всё равно что праздник великий!»
Лукаво покусывая пухлую нижнюю губку, девушка прищурилась.
«А что мне будет за это?» – спросила она, хитро склонив голову набок.
Возница, сложив губы для поцелуя, самозабвенно потянулся к ней, но красавица со смехом шлёпнула его по ним.
«Э, нет! Быстрый какой! Сначала подарочек мне купи, а потом уж всё будет. И разговоры, и всё остальное…»
Многообещающий взгляд из-под тенистых ресниц-опахал привёл возницу в состояние щенячьего восторга.
«Что же тебе подарить, моя ладушка?» – глуповато-восхищённо вытаращился он на девушку.
«Ожерелье хочу янтарное, – ответила Ивушка, жеманно двинув плечиком и наматывая на палец бахрому платка. – Тут продаются всякие: и янтарные, и бирюзовые, и каких только нет!»
Возница вдруг спохватился, и лицо его потемнело от досады.
«Вот ведь незадача… На службе я, лебёдушка моя. Нельзя мне отлучаться: вдруг колымагу угонят или коней сведут? И-эх! – с горечью взмахнул он зажатыми в руке перчатками. – Да что ж за доля-то моя такая-разэтакая, несчастная?!»