Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
Лада дремала в её объятиях, а она не могла надышаться, налюбоваться. Было в этом чувстве что-то жадное, собственническое, яростное: от всех бед защитить, от всех людей укрыть, никому сестру не отдавать, ни с кем ею не делиться. И сестрица льнула к ней сызмальства – не судила, не упрекала, любила как есть. На эту чистую, светлую привязанность Невзора отвечала горячей, преданной волчьей страстью – возможно, чрезмерной, но она ничего не могла с собой поделать.
– Отчего ты так пристально смотришь на меня, Невзорушка? – пробудившись от сладкой солнечно-лесной дрёмы, спросила
– Ничего, ничего, моя голубка. – Прикрыв веки, Невзора принялась по-звериному обнюхивать сестрёнку – её длинную шею, покрытые нежным пушком щёки, густой шёлк волос. – Спи, Ладушка, спи, ни о чём не думай, ничего не бойся. Пока я рядом, никто тебя не посмеет обидеть.
– Невзорушка... Ты – моя родная... Самая-самая, – промурлыкала Лада, снова погружаясь в сон.
Проспала она, впрочем, недолго – судя по передвижению тени от дерева, не более часа. Пробудившись, Лада сладко потянулась и сказала:
– Что-нибудь скушать бы...
– Сейчас, голубка, – тут же отозвалась Невзора.
В её сумке был припасён кусок пирога, а воду она всегда носила с собой в баклажке. Разрезав пирог на две части – себе поменьше, сестре побольше, Невзора не спешила вкушать свою долю – с лучиками ласковой усмешки любовалась, как Лада насыщается. Ела сестрёнка медленно, без жадности, отщипывая по крошке, как пташка, всё больше по сторонам глазела и щурилась от солнечного света, точно рада была хотя бы тому, что просто живёт на свете и дышит сейчас лесным воздухом. Всё на свете для неё Невзора сделала бы – всё, о чём бы Лада ни попросила. Луну бы с неба достала!.. Вот только просьбы сестрицы были редки и очень скромны.
А погода между тем начала портиться: набежали тучи, ветер зашумел сильно и тревожно, сумрачным стал лес и неприветливым... Лада опасливо жалась к сестре:
– Ох, ненастье нас застигло... Вымокнем до нитки!
– Не бойся, не вымокнем. – Невзора, быстро собирая остатки трапезы, спокойно оценивала время до дождя; по всему выходило, что успеют они добраться до укрытия. – Тут неподалёку зимовье есть, там и переждём.
Лесные домики встречались часто, каждые три-четыре версты, а уж шалашей понастроено – не счесть. Любил Островид охоту и держал целое ведомство по лесному хозяйству; оно-то и заботилось о том, чтобы в угодьях было достаточно укрытий на случай непогоды и просто для отдыха. Пришедшие в негодность шалаши заменяли новыми, а в домиках всегда имелся пополняемый запас дров, питьевой воды и кое-какой лёжкой снеди: крупы, сухарей, овощей и ягод сушёных, солонины, вяленого мяса и рыбы, орехов. Одним словом, дело было поставлено самым тщательным образом, и ведомственные люди ели свой хлеб не зря.
Сёстры успели как раз вовремя: едва они переступили порог домика, как хлынул ливень. Ох и захлестал он, заполоскал! Могучие потоки воды обрушивались на лес серебристой завесой, струились ручьями по окнам. Невзора досадливо хмурилась: без сомнения, водица земле нужна для плодородия, вот только грязь чавкала под ногами после дождя, да и следы все смывались – ничего не разберёшь потом. Впрочем, это касалось только старых следов, а свежие отпечатывались ещё лучше.
– Зябко, –
– Сейчас затопим. – И Невзора захлопотала у печки.
Дров было вдоволь – ольховых, берёзовых и сосновых, а на растопку пошёл вишнёвый хворост, коего нашлась целая вязанка. Берёза давала жар, а сосна плакала смолой и щёлкала, распространяя горьковатый хвойный дух. Хорошо разгорелось пламя, трещало и гудело, плясали рыжие языки и отбрасывали тёплое сияние на лицо Лады, которая протянула руки к открытой топке. В крошечные мутные оконца проникало мало света, да и сумеречно стало снаружи из-за непогоды. В домике царил густой полумрак, в котором жарко горел печной огонь.
– Днём – как ночью, – тихонько проронила Лада.
Она тяготела к свету, а мрак её пугал и делал молчаливой, даже отблески пламени плясали в её задумчивых больших глазах как-то тревожно. А Невзора любила тьму: она будила в ней что-то звериное, клыкастое, жаждущее охоты. И крови... Тёплой, толчками вырывающейся из раны. Невзора даже пила её порой, и ей она казалась вкусной.
– Ничего, – сказала она, обнимая сестрицу за плечи ласково-защитным движением. – Ненастье не будет вечным, уйдёт, никуда не денется. Проглянет и солнышко...
Ливень потерял свою силу довольно скоро, поредел и поутих, но тучи расходиться не спешили. Сёстры забрались на печную лежанку и устроились рядышком на набитом душистыми травами тюфяке. Невзора от нечего делать выстругивала из небольшой деревянной чурочки звериную фигурку, а Лада, положив подбородок на руки, смотрела, как из-под ножа падали кучерявые золотистые стружки.
– А это кто будет? – полюбопытствовала она.
– Волка хочу вырезать, – ответила Невзора.
– Сделай лучше оленёночка, – попросила сестрица. – А волки... Да ну их!
– Из этой деревяшки уже оленёночек не выйдет, – усмехнулась Невзора. – Я из другой вырежу тогда. Потом.
Закончив, она поставила фигурку на край лежанки. Жутковатый вышел зверь, особенно морда – страшная и свирепая, с кровожадным оскалом. Приглядевшись, Невзора сама удивилась: а ведь это Марушин пёс получился...
– Страхолюдина какой, – проговорила Лада, косясь на деревянного волка с опаской.
– Сейчас сделаю тебе оленёночка, не горюй, – хмыкнула Невзора.
Она бесшумно спрыгнула на пол, нашла другую чурочку и залезла опять на своё место. Нож вгрызался в сухое дерево, отщеплял его по кусочку, сперва придавая ему лишь грубые очертания, но постепенно проступали узнаваемые мелочи: голова, большие чуткие уши, задранный вверх хвост, изящные голенастые ножки с копытцами.
– Ой, олешек, олешек! – радовалась Лада.
– Держи, – вручила ей старшая сестра готовую фигурку.
Дождь к этому времени кончился: сквозь серую завесу туч уже синели окошки небесной лазури, а мокрая трава блестела в лучах солнца. Долго плакало небо, а теперь заулыбалось – неуверенно, робко, как бы сомневаясь: а не разрыдаться ли опять?.. Нет, не разразилось оно больше слезами, солнышко пригревало уже совсем победоносно и щедро. Сёстры подождали, когда дрова прогорят, после чего вышли из домика. Воздух был горячий и влажный, как в парилке.