Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
– Ну что, лукошко добирать будем или домой пойдём? – спросила Невзора.
– Добрать надо, – решила Лада. – Немножко совсем осталось.
Пока они бродили в поисках земляничной полянки, Лада начала выказывать признаки утомления. Её лицо посерело, погрустнело, она медленно шла и часто поскальзывалась. Невзора подыскала для неё толстую берёзовую ветку и вручила в качестве посоха.
– Всё полегче будет идти, – сказала она.
Но лукошко они так и не добрали: с тихим «ах!» Лада остановилась, побледнев и прижав руку к груди.
– Что, голубка? Больно опять? – кинулась к ней Невзора.
– Сейчас пройдёт, – сдавленно выдохнула сестрица.
И присесть-то было негде, как назло! Кругом сыро и скользко, ни одного пенька или поваленного дерева поблизости...
– Отдохни, Ладушка.
Сестра измученно сникла, обхватив её за плечи, а Невзора всем своим окаменевшим от тревоги нутром ждала перемен к лучшему. В такие мгновения душу точно ледяной панцирь сдавливал, а под рёбрами щекотало тошнотворно-горькое ощущение собственного бессилия. Ничего Невзора не могла сделать с этой хворью, только стискивала Ладу изо всех сил, как будто объятия могли её спасти... Она уже не чувствовала затёкших ног, но это не имело значения.
– Ну что, голубка, полегче тебе?.. – спросила Невзора хрипло.
Та открыла глаза, угасшие и затуманенные дурнотой.
– Чуточку... Боль стихла, но сил идти нет совсем, – еле слышно выдохнула она.
Долго не раздумывая, Невзора повесила лукошко себе на локоть, а сестрицу понесла на руках. Выносливости ей было не занимать, она дошла бы так и до самого дома, но им попался по пути шалаш, сложенный из прочных жердей и укрытый еловым лапником.
– О, сухое местечко! Давай-ка передышку сделаем. – И Невзора устремилась к укрытию.
Шалаш был сделан толково и на совесть, так что вода внутрь не затекала. Землю под еловой кровлей выстилал слой сена; на нём Невзора и расположила Ладу на отдых, уложив её голову к себе на колени. Сестрёнка сжимала в руке деревянного оленёнка... Только сейчас Невзоре вспомнилось, что волчья фигурка осталась в домике на печной лежанке. Может, и к лучшему: уж очень страшным получился тот зверь и Ладе явно не нравился. К Марушиным псам в их семье относились со страхом и неприязнью: и отца, и деда Бакуты Вячеславича задрали оборотни. Дабы обезопасить себя и родных, батюшка держал в доме небольшой запас запрещённой яснень-травы, а когда отправлялся в липовые рощи вынимать мёд из колод, вешал на шею крошечный узелок с щепотью её сушёных цветков. Сыновей он тоже заставлял брать с собой такие узелки, хотя те порой отказывались: «Опасно, батюшка, начальство может заметить и властям доложить. И тогда не сносить нам головы!» Впрочем, днём оборотней можно было не слишком-то опасаться: их глаза плохо переносили яркий свет. Остерегаться следовало с наступлением темноты, и Невзоре не раз попадало от родителя, когда ей случалось возвращаться из леса в сумерках. «Делай, что хочешь, а домой приходи засветло! – без устали твердил он. – Эти твари – ночные охотники. Берегись, коли не хочешь повторить судьбу твоего деда и прадеда!» Оборотней Невзоре доводилось видеть несколько раз издали. Но ей везло: они отчего-то обходили её стороной, лишь холодно мерцали из сумрака жёлтыми колючими огоньками глаз. Бесшабашное любопытство порой одолевало молодую охотницу, хотелось ей подобраться к псам поближе, но она чувствовала, что всё же лучше не будить лихо. И не потому что боялась, нет. Она не испытывала перед этими созданиями того тягучего животного страха, от которого крутит кишки и отнимаются ноги; скорее, Невзорой руководили осторожность и благоразумие, она должна была жить – ради Лады.
– Ну, как ты, родная моя? – спросила Невзора, склоняясь над сестрицей. – Может, водицы хочешь испить?
Лада сделала несколько глотков из фляжки, Невзора также промочила пересохшее от тревоги горло. Шея, спина и плечи ныли от мучительного напряжения; казалось, в её теле не осталось ни одной расслабленной мышцы. Понимая, что от этого сестре лучше не станет, Невзора попыталась скинуть с себя этот панцирь, успокоиться немного. Вдох, выдох... Медленно, плавно дыша, она то чуть напрягала плечи, то отпускала натугу, слегка тянула шею наклонами головы в стороны. И в самом деле потихоньку легчало – по крайней мере, хребет
– Ягодка, пташка, радость моя, – приговаривала она, лёгкими касаниями пальцев лаская волосы Лады. – Не раскисай, сестрёнка... Проси лес-батюшку да землю-матушку дать тебе сил, они обязательно помогут. Я всегда так делаю, когда мне худо.
Губы Лады чуть дрогнули, и слабая улыбка согрела сердце Невзоры лучиком надежды.
– Я попробую, сестрица, – прошептала девушка чуть слышно.
Снова перекликались птицы, мягко шуршал умытой листвой летучий ветер, и день безоблачно сиял, как будто и не было недавней непогоды. Прошло немало времени, покуда Лада смогла наконец приподняться и сесть; после таких приступов её всегда долго мучила слабость, и ей нужно было отлежаться дня два-три. Но не оставаться же до утра в лесном шалаше! Снова повесив лукошко на локоть, Невзора подняла сестрицу на руки и зашагала с нею в сторону дома.
Жили они на обособленном хуторе в двух часах пешей ходьбы от города Гудка. Хозяйство у них было крепкое, зажиточное, с большим огородом, плодовым садом и скотным двором; помногу сеяли они и жито, и на время полевых работ начальство отпускало старших братьев со службы в охотничье-лесном ведомстве. Выйбор недавно привёл в дом молодую жену, и они ждали первенца; Гюрей с Вешняком покуда ходили в холостяках, а младший Прибыня в лета покуда не вошёл. Заохала матушка, увидев Ладу на руках у Невзоры:
– Ох, опять прихватило?.. Говорила ж я вам: не ходите далече!..
Ладу уложили в постель. От огорчения матушка на ягоды даже не глянула, но Невзора кивнула на лукошко на столе:
– Землянику вон принесли мы...
– Ох, да пропала б она пропадом! – расстроенно махнула рукой Лугома Радинична. – Стоило ли ради неё так надрываться-то?
Что Невзора могла ответить? Ну, хотелось Ладе сходить по ягоды, не сидеть же ей целыми днями дома. Её и так по хозяйству старались не нагружать, ничего тяжёлого подымать не давали, берегли, тряслись над нею, от всего ограждали, даже беременная Добрешка и то больше по дому делала. Но Выйборова жена – здоровая и крепкая молодка, а Ладушка – хрупкий болезненный цветочек. И всё равно сестрёнка рвалась в лесу погулять, лицо поцелуям солнышка подставить, птиц послушать...
– В своём саду гуляла бы! И там тоже солнышко да пташки, – перебирая землянику, сказала матушка.
– Сад – одно, а лес – совсем другое, – попыталась объяснить Невзора, но родительница только отмахнулась.
Из половины ягод они с Добрешкой испекли пироги, а другую половину смешали с мёдом и поставили в погреб до зимы: будет чем в мороз полакомиться. Глядя, как невестка налегает на тесто сильными руками в закатанных до локтей рукавах, на её широкую, как лошадиный круп, поясницу, Невзора невольно думала: «Такую и в плуг впрячь – потянет». Ядрёную девицу выбрал себе в супруги брат, она и с животом ничуть не хуже с домашними делами управлялась, ни на какие недомогания не жаловалась, а кушала, как трое дюжих мужиков-работяг. Лицо у неё было тоже широкое, простецкой и грубоватой лепки, а нрав – не сказать чтоб совсем покладистый, при необходимости стоять на своём она умела, но делала это с непоколебимым спокойствием. Казалось, чувства у неё вовсе отсутствовали, или она искусно умела их прятать. Смеялась она не в голос – так, усмехалась слегка, в слезах её тоже никто никогда не видел, а чаще всего на её лице пребывало задумчивое и терпеливое выражение. На мир она смотрела сквозь золотистые, по-коровьи длинные щёточки ресниц.
К обеду вернулись домой батюшка с Прибыней. Бакута Вячеславич, степенный, широкоплечий, с окладистой, раздваивающейся книзу чёрной бородой, умылся и присел на лавку отдохнуть. Прибыня, тонкий и нескладный, брал с отца пример, только степенность в его исполнении смотрелась весьма потешно. Казалось, будто он передразнивал родителя, повторяя за ним движения. Батюшка плескал в лицо воду и фыркал – и Прибыня делал то же; батюшка неспешно опустился на лавку, уперев руки в крепкие колени – и сын уселся рядышком, вот только руки у него были тонкие, как спички, а ноги – длинные и голенастые, аистиные.