Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
Образ Ладушки таял, поглощаемый мраком. Невзора с тоской звала его, пыталась удержать, но он неумолимо растворялся.
– Водицы бы испить, – сказала она наконец, ни к кому особенно не обращаясь – просто выпустила своё желание из пересохшего горла.
– Сейчас, – отозвалась Лелюшка.
Она принесла воды в том старом ковшике с половиной ручки. Чтобы выбраться из прохода, девица использовала хмарь: отталкиваясь ногами от сгустков, как от ступенек, она вышла на поверхность, а спустилась обратно тем же способом.
Невзора пила жадно и долго, то и дело морщась от холода, пронзавшего зубы. Вкусная родниковая водица почти вернула её к жизни,
– Как сделать, чтоб она ушла? – спросила она.
– Не обращать на неё внимание и не думать о ней, – сказала Лелюшка. – Глядишь, и уйдёт через какое-то время. А как понадобится – только позови мысленно, и хмарь – тут как тут. Нужная она. Нам без хмари туго пришлось бы. Видала, как я наверх выбралась? Вот... Хоть ступеньки, хоть мост из неё сделать можно. А ещё ею можно драться. Но это – умеючи.
Невзора, слушая эти наставления, поманила к себе круглый сгусток хмари размером с репку, ощупала его упругие, податливо-скользкие бока. Не поймёшь, то ли жидкий он, то ли воздушный. Текучестью хмарь напоминала воду, а лёгкостью – воздух. Но чувствовалась в ней сила. Ежели изловчиться и садануть таким кругляшом под дых – пожалуй, будет вроде камня.
– Можно ею рану заткнуть; когда крови много потеряешь – в жилы впустить. А ежели вдруг долго голодать придётся, можно её глотать, – добавила Лелюшка. – Сил придаст и поможет ноги таскать какое-то время, пока еду не найдёшь. Но, само собой, не вечно. Одной хмарью сыт не будешь. Словом, хмарь – наше всё.
Это была самая длинная ночь, какую Невзоре только доводилось пережить. Проваливаясь в болезненное полузабытьё, она застревала там на долгую, мучительную вечность, а когда выныривала в явь, оказывалось, что времени прошло – с гулькин нос. То волны мороза сотрясали тело, то кожу охватывало дыхание палящего зноя, а мозги вскипали в черепе. Невзору вместе с лиственным ложем то и дело куда-то уносило – в зыбкую, вязкую бездну дурноты. Её не трогали; изредка лишь ей слышались голоса, но не особо взволнованные. Она не могла упрекнуть членов стаи в бесчувственности: видно, они были уверены, что беспокоиться не о чем, и это отчасти успокаивало и её саму. «Все выдержали, и ты выдержишь. Да, худо будет, но это не то, отчего умирают». Оборотни не тряслись, не квохтали над ней, они были спокойны и не любопытны. Пару раз Лелюшка даже покидала Невзору, отлучаясь по своим делам, и только хмарь неизменно освещала лиственный одр, на котором мучилась охотница.
На лоб Невзоры легла узкая женская ладонь, мягко защекотали длинные пряди волос. Не рыжая нахальная грива Лелюшки, а спокойные, нежные, задумчивые, печальные пряди – бесконечные, как ласковая река...
– Побудь со мной, – пробормотала Невзора. Она узнала Размиру с закрытыми глазами – по запаху, по звуку дыхания.
– Ничего, молодцом держишься, – с мягким смешком ответила та. – Теперь совсем скоро уж.
Она легла рядом с Невзорой, прильнув тёплым телом и обняв её рукой. Носом и губами она уткнулась охотнице в плечо, и ту вдруг обожгло осознание: вот оно – то самое. Объятия женщины... Оттого-то нутро её и бунтовало, восставало против матушкиных «замужей». Не муж ей был нужен. Ей была желанна женщина. Зверь внутри урчал, словно его чесали за ушами.
Выход
Сев, Невзора осмотрела себя – руки, ноги, туловище, ощупала лицо. Человек. Ни шерсти, ни вытянутой волчьей морды. Но слабость и дурнота ушли, силы вернулись, только в голове немножко звенело, да живот подвело от голода. Зверского! Невзора сожрала бы сейчас целого быка и не подавилась. Вот только где его взять?
На листьях лопуха рядом с ней лежали куски мяса. Ёрш выделил ей долю? Или, может быть, Размира принесла? Невзора обнюхала мясо. На нём был запах Размиры, и охотница улыбнулась. Костёр разводить было неохота, да и солнечное пятно наверху – слишком слепящее, чтоб туда соваться за дровами... Холодок пробежал по лопаткам: похоже, превращение завершилось, раз глаза стали так чувствительны, а при виде сырого мяса текли слюнки. Она бы и так его съела, не поджаривая. Заурчав, Невзора вонзила зубы в сочную плоть. Уррр, слишком вкусно, чтобы портить огнём. Внутренний зверь вздыбился, кровожадно скаля пасть, и жадно набросился на пищу.
Чувствовала она себя почти прекрасно, но ногу ещё берегла, не решалась вставать. Сытое нутро совершенно успокоилось, и Невзора поражалась самой себе: не только телесное самочувствие поправилось, но и от былых душевных страданий не осталось следа. Всё вдруг встало на свои места. Зверь всегда жил в ней, с людьми её держала только человеческая оболочка, так о чём же горевать? Ничего существенно не изменилось.
«Ладушка», – заныло сердце. Но ныло оно слабо, будто солнечный свет из отверстия в потолке приглушал тоску. Зверь не скучал по сестре, но человеческая часть Невзоры всполошилась: неужто Ладушке суждено уйти из её сердца, изгладиться из памяти? Неужели звериная суть убьёт любовь к ней? Нет, такого нельзя допускать! Нужно помнить, нужно любить! Да, больно. Пусть. Если эта боль – всё, что у неё осталось от Ладушки, она будет носить её в себе вечно.
Закрыв глаза, Невзора мысленно ласкала образ сестрицы, гладила ладонями шелковистые волосы и нежные щёки. Не потерять, только бы не потерять это! Не озвереть полностью, не жить лишь потребностями утробы. Искра человеческого должна оставаться. Размиру держали дети, а у Невзоры была Ладушка.
А вот Лелюшку, похоже, уже не держало ничто. С наступлением ночи Ёрш, проверив ногу Невзоры, решил, что новенькая уже может отправляться на охоту вместе со всеми.
– Ты здорова. Отдохнула – и будет с тебя. Ступай пропитание добывать, дармоедов не держим.
Скорость заживления увечий поражала воображение. Нога стала целёхонька, будто Невзора её и не ломала. В эту ночь её внутренний зверь наконец обрёл соответствующий внешний облик.
Это было очень легко. Кувырок через голову – и Невзора уже бежала на четырёх лапах, как будто всю жизнь была волком. Тонкий слой хмари стлался по земле мерцающей радужной плёночкой, ускоряя бег в разы, и теперь охотница не отставала от новообретённых сородичей. Вместо одежды её грела густая чёрная шерсть.
«Ну, как оно?» – подмигнула бежавшая рядом Лелюшка; это движение глаза только и осталось в ней от человека: обычные волки не умели так делать, а вот у оборотней морды были не в пример выразительнее и подвижнее.