Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
– Что ж ты, любезная Мечислава, вытворяешь? Никуда не годно! – стыдила её княгиня. – Понимаю, холостая ты, ладу свою ещё не нашла, но разве можно разбивать сердца невинных девушек, свою судьбу также ещё не встретивших?
– Виновата, госпожа, – бормотала Мечислава, потупившись.
– Подумай, какими они своим будущим суженым достанутся! – продолжала Лесияра, расхаживая вокруг советницы. – Дева невинная – сосуд непочатый, сила Лалады в ней накапливается. Ежели она останется нетронутой до встречи со своей ладой, вся сила эта передастся их потомству. А с каждой пустой связью сила растрачивается. Пустой – то есть, не ведущей ни к чему хорошему и заканчивающейся разлукой, сердечной болью и слезами.
– Виновата, госпожа, – еле слышно срывалось
– Уж в который раз говорю тебе: уймись! – воздев руки, увещевала белогорская правительница. – Не причиняй горя девушкам, не вынуждай их растрачивать себя впустую! В кои-то веки подумай не только о своих желаниях!
– Виновата, госпожа, исправлюсь! – Гаркнув, Мечислава вытягивалась в струнку.
– Ты неисправима, – горько вздыхала княгиня, качая головой.
Каялась Мечислава, клялась: «Больше никогда...» Но как совладать с бурлящим в крови жаром, который переполнял её каждую весну год от года? Как унять свой пыл, когда вокруг столько прекрасных девушек? Где же та единственная, которая затмит всех своей красой и отобьёт у неё желание смотреть на других?
– Где ж ты, ладушка моя ненаглядная, Лаладой мне назначенная? – вздыхала Мечислава. – Где ж ты ходишь-бродишь, судьба моя желанная?
Пристыжённая повелительницей, она изо всех сил старалась держать себя в узде, в прошлую весну даже умудрилась ни разу не влюбиться – обошлось без разбитых сердец. А на исходе нынешней зимы привиделись ей во сне серые очи с пушистыми ресницами, и затрепетало что-то в груди, ёкнуло в предчувствии судьбоносной встречи.
Присев на корточки, Мечислава гладила пальцами головки цветов, но не срывала их. Пусть живут, пусть солнышку радуются. Ведь этой ночью смутные знаки и намёки судьбы увенчались наконец кое-чем более определённым... Женщина-кошка увидела место, где её будущая ладушка живёт: городской дом с садом, цветник возле крылечка, а в зарослях вишни, в укромной тени – лавочка. На лавочке той, макая в тягучий мёд ломоть пышного калача и кусая его белыми зубками, сидела сероглазая красавица с тёмными бровями и русой косой. Ела, а сама смотрела на Мечиславу с прохладными искорками в зрачках – то ли насмешливыми, то ли вызывающими. Обжёг этот взор душу Мечиславы, огрел незримой плетью, и всё её пылкое нутро, которое она пыталась обуздать, встало на дыбы. Ни одни девичьи очи так не манили её прежде. Манили, а сами будто незлобиво потешались над нею... Это было чудн'o и смехотворно: Мечислава привыкла главенствовать в любви, а тут вдруг ощутила себя крошечным котёнком на тёплой ладошке своей сердечной зазнобы. Охваченная солнечно-светлым ошеломлением, женщина-кошка присела у ног девушки с одним только желанием – принадлежать ей, быть в мягком плену её чар, баловать, любить, лелеять и выполнять малейшие прихоти... Тонкий пальчик с капелькой мёда протянулся к ней, и Мечислава с глубоким чувственным трепетом слизнула угощение.
И проснулась. Счастье солнечным лучом щекотало ей ресницы... Мечислава вскочила с постели, будто выброшенная оттуда хорошим пинком, и распахнула окно. Хотелось крикнуть на весь мир – просто заорать со всей дури от распирающего грудь непоседливого комка чувств.
– Эге-ге-гей! – во всю мощь своих лёгких выкрикнула женщина-кошка. – Ого-го-го-го!
Это была дурацкая, ребяческая выходка, не приличествовавшая образу Старшей Сестры и княжеской советницы по делам обороны... Но какое любви дело до того, кем Мечислава являлась? Ей покорялись все – и простые землепашцы, и владыки. А между тем силушка богатырская, заключённая в сём молодецком крике, наделала бед: шедшая из коровника девушка вздрогнула, споткнулась и уронила полный подойник молока; у стряпухи сорвался с ухвата горшок с кашей; петух, клюнув себя в зад, испугался и рухнул с насеста в пёструю толпу кур; на мельнице кошки, перетаскивавшие мешки с зерном, повалились друг на друга по цепочке вместе со своей ношей... Земля у всех под ногами дрогнула – вот какая силушка в том крике была! Мечислава же, не подозревая обо всех этих
– Эх! Хорошо-то как! – с удовольствием потянувшись, воскликнула она.
До Лаладиных гуляний было ещё далеко, но решительная женщина-кошка не хотела ждать. Нетерпение бурлило в ней пузырьками радости, делая поступь пружинистой и наполняя Мечиславу солнечной силой. К чему ждать, если судьба – вот она, только руку протяни?..
Мечислава не стала собирать цветы: сорвёшь их – увянут. Вместо этого она взяла с собой другой подарок – туесок тихорощенского мёда: если верить сну, её суженая любила сладенькое.
Шаг в проход – и вот он, тот самый дом с садом. Цветник у крыльца ещё спал под снегом, но весеннее солнышко неумолимо будило землю. Поднявшись по ступенькам, Мечислава решительно и громко постучала в дверь. Она всё так делала – решительно, размашисто. Стучать – чтоб дом содрогался, а ежели уж любить, так чтоб голова кругом и сердце из груди вон...
Она застала семейство садящимся за обеденный стол. Его глава, светловолосая статная кошка в чёрном кафтане со скромной вышивкой, поднялась навстречу гостье, а её примеру последовали и все остальные – супруга, две старшие дочери-кошки и одна младшая – дева. Ястребино-зорким, жадным взглядом окинув девушку, Мечислава ощутила сердцем холодок разочарования: не те глаза. Совсем другими были очи у лады в её сне! Как же так?
– Желаю здравия, уважаемая госпожа, – с поклоном молвила хозяйка дома.
Мечиславе пришлось учтиво представиться и назвать цель прихода: раз уж зашла незваной гостьей, следовало соблюдать приличия. Глава семейства тоже назвалась: Владана, владелица ткацкой мастерской.
– Уж не за Дорожкой ли ты пришла, госпожа? – спросила она, бросая взгляд на младшую дочь.
Девушка вся трепетала от волнения: её розовые губки приоткрылись и подрагивали в готовой расцвести улыбке, а взгляд росисто сверкал. Недурна она была собою – стройна и тонка станом, с толстой русой косой и нежными, гладкими щёчками; Мечислава, пожалуй, приударила бы за такой милашкой, но сейчас ничто не шелохнулось у неё в груди. Не она, не лада – и всё тут. Хоть тотчас же поворачивайся и иди прочь из этого дома.
– Не знаю, что и ответить тебе, уважаемая Владана, – промолвила Мечислава. – И хотела б я обрадовать Дорожку, да не могу. Я сама в растерянности... Уж не ошиблась ли я домом?
Владана нахмурилась, а Дорожка сникла, огонёк радости в её взоре угас, личико вытянулось и погрустнело. Мечиславе даже стало жаль её, но увы – заглянув себе в сердце, не находила она в нём жаркого отклика. Не трепетало оно, не стучало, не замирало.
– А нет ли у вас другой дочки? – осенило её вдруг. – Чувствую я, что правильно пришла, что именно в вашем доме ждёт меня суженая... Но не Дорожка.
– Верно, есть другая дочка у нас, госпожа, но... – Владана замялась, замешкалась, переглядываясь с супругой.
– Так отчего же она не здесь? – встрепенулась Мечислава. – Отчего не выходит?
– Не может она выйти, госпожа, – мягко молвила жена Владаны, сероглазая и темнобровая, по-родственному схожая с девушкой из сна.
– Она нездорова? – Мечислава сдвинула брови, вздрогнув от холодящего дуновения тревоги.
– Нет, вполне здорова, – засмеялась женщина – будто ручеёк прожурчал. – Просто она у нас ещё не ходит. Изволь пройти со мной, я покажу тебе.
Оторопевшей Мечиславе не оставалось ничего иного, как только проследовать за нею в другую комнату, где под белым полупрозрачным пологом висела плетёная колыбелька. Из неё на женщину-кошку смотрели те самые очи, но – несмышлёные, младенчески-чистые и удивлённые. Огромные глазищи с пушистыми щёточками ресниц... Светлые, красивого жемчужно-серого оттенка. Ёкнуло сердце, отозвалось, сжалось от нежности: она... Её лада, но совсем ещё малышка.
– Рановато ты пришла свататься, гостья дорогая, – с мурлычущим смешком молвила мать крошки, вместе с Мечиславой склоняясь над колыбелькой. – Сама видишь: невеста твоя только-только на свет появилась.