Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем
Шрифт:
– Ты просила дать тебе время подумать. Вот... Ждала, что ты надумаешь, – сказала северянка. – Ответа твоего ждала.
– Прости, что долго молчала, – пробормотала Ильга, ощутив болезненный укол раскаяния. – Как же ты теперь на охоту-то пойдёшь?
– Так же, как и всегда, – пожала плечами Брана, глядя на рыжую женщину-кошку всё так же мягко, грустновато-ласково, без тени упрёка. – Авось, выдержу. Я крепкая.
– Слушай, может, хоть не на всё лето пойдёшь? – обеспокоенно предложила Ильга. – Сколько сможешь, столько и поохотишься, а как почувствуешь, что сил больше нет – возвращайся домой и отдыхай. Ни к чему себя
Улыбка Браны блеснула ясным первым лучиком зари, а от её взгляда у Ильги в груди стало горячо и тесно.
– А вот и твой ответ, – сказала северянка, обняв Ильгу за шею и поцеловав в губы. И спросила со смешком: – Ну что, гадать-то будем? Или и так всё ясно?
– Не знаю, что тебе там ясно, – буркнула рыжая кошка, от смущения опять становясь колючей и задиристой. – А я, раз уж пришла и первый раз вокруг Рощи обошла, пройду и остальные два. А ты сама решай, дело твоё.
– Язва ты моя рыжая, – засмеялась Брана. – Ладно, давай погадаем, коль уж пришли. Вместе пойдём или в разные стороны?
– Я пойду в ту сторону, в какую и шла, – решила Ильга, слегка задетая «язвой», но в душе чувствуя, что и впрямь перегибает палку. – А ты в другую иди.
– Как скажешь, рыжик-пыжик. – И Брана, чмокнув Ильгу, отправилась в свой первый круг.
Ходьба немного успокоила Ильгу, однако поцелуи всё ещё горели: один – на губах, другой – на щеке. Эта несносная северянка и целовала несуразно – так, что и не вытравишь из памяти, не затрёшь ничем, не заешь и не запьёшь. Её запах оставался с Ильгой – особый, северный. В нём смешивался запах моря, рыбы, топлёного жира, ещё чего-то такого особенного... Не сказать, что неприятного, но очень въедливого, приставучего и несмываемого.
Они встретились дважды. Оба раза Брана сияла ласковой улыбкой, а Ильга хмурилась и отводила взгляд. Крепко запала ей в душу северянка, и вместе с тем что-то в ней противилось, возмущалось и восставало против Браны. Ну не может же быть на самом деле, что её суженая – вот это чудо с лиловыми глазами!
– Ну, что же вы ответите, сосны-прародительницы? – пробормотала Ильга, подставляя лицо лучам тихорощенской зари. – Вот только не говорите мне, что это она.
Закрыв глаза, она шагнула в проход. Ей страшно было открыть их, и она ступила на землю по другую сторону с зажмуренными веками. Первые торопливые шаги Ильга делала вслепую, пока её движение навстречу судьбе не закончилось лобовым столкновением. Причём лобовым в самом буквальном смысле: она врезалась в кого-то с очень твёрдым черепом.
От удара рыжая женщина-кошка не устояла на ногах, а от снопа искр, взорвавшегося перед её глазами, могла бы заполыхать вся Тихая Роща. Шишка вздулась у неё на лбу в считанные мгновения, а чтобы добить её окончательно, шутница-судьба усадила её на траву напротив Браны, чей лоб был украшен точно такой же шишкой.
– Ты? Какого лешего! – устало простонала Ильга, упав навзничь. – Нет, этого я не вынесу.
– Ну, здравствуй, ладушка, – прозвучал над нею смеющийся голос Браны.
– Не называй меня так! Это звучит... нелепо! – вскричала Ильга.
Череп трещал от боли, тихорощенская земля качалась под ногами, когда она пыталась с грехом пополам встать. Но Ильга досадливо отпихнула руку северянки, которая хотела было поддержать её.
– Ой, не трогай, не до тебя мне! – И Ильга, держась за гудящую голову, угодила в открывшийся
Он вывел её в середину девичьего хоровода: Лаладины гулянья были уже в разгаре. У рыжей кошки и без того голова звенела колоколом, а круговерть юбок, белых вышитых рубашек и ленточек ввергла её в пучину тошнотворной дурноты. Нутро выворачивалось наружу. Какая-то девушка схватила её за руку:
– Попляши со мной!
– Меня сейчас вырвет, – сдавленно пробормотала Ильга и зажала себе рот.
Она поползла на четвереньках куда глаза глядят. Впрочем, глаза её видели сейчас только траву и танцующие ноги – множество ног, от мельтешения которых дурнота усиливалась. Уткнувшись в чьи-то расшитые бисером сапоги с золотыми кисточками, Ильга нащупала полы красного кафтана – слишком знакомого...
– Рыжик, ну что ты! Давай, вставай потихоньку, держись за меня... Больно ударилась? Ну прости, прости. Пройдёт, всё пройдёт, до свадьбы заживёт!
Северянка чмокнула Ильгу в шишку – на глазах у всего честного народа. Скорее всего, на самом деле на них мало кто обращал внимание, но Ильге казалось, что глазели все, кому не лень – все, кто был на празднике.
– Да пусти ты! – И она отпихнула Брану довольно грубо.
Уж такой у неё был нрав: не любила она, когда её вгоняли в краску и, смущаясь, свирепела. Нападение было её защитой, и порой она не знала меры. Не так, совсем не так представляла она себе встречу со своей суженой... Нет, это какая-то ерунда, ошибка, не может этого быть! Она просто неправильно что-то сделала, не так задала Роще вопрос, не в ту сторону пошла... Да, наверно, стороны перепутала: надо было всё время идти в одном направлении, а она отправилась в обратном. Эта северянка снова ей всё испортила!
Но почему так щемило сердце от детски-беззащитной улыбки Браны и от её застенчиво-ласковых слов: «Твоего ответа ждала»? Почему так тревожилось оно за белокурую охотницу – выдержит ли та тяготы нынешней китобойной поры, не измотает ли её промысел, не заберёт ли к себе Белая Мать? От всего этого пухла голова, рвалась в клочья душа и болели все зубы разом. И совершенно необходимо было вылить в себя кубок чего-нибудь горячительного, а лучше ведро.
Столы с яствами и напитками были к услугам празднующих – бери, что хочешь, ешь-пей, сколько влезет. Схватив кувшин с хмельным мёдом, Ильга приникла к горлышку и не отрывалась очень долго, пока тяжесть опасно переполненного желудка не вынудила её остановиться. Кажется, даже живот заметно выпирал – столько она в себя влила. Ильга ждала немедленного облегчения своего душевного смятения, но хмель не спешил приходить: он и не мог охватить её раньше, чем выпитое всосётся, а для этого требовалось время. «Не поможет это, не надейся, – сказал мрачный, трезво мыслящий внутренний голос. – Это не помогало ещё никому и никогда».
Её тянули плясать: одна девушка уцепилась за одну руку, вторая тащила за другую, но Ильга превратилась в ходячий булькающий бурдюк с мёдом. При каждом движении в животе плескалась жидкость, это было неудобно и неприятно, а тут ещё и долгожданный хмель начал наконец-то ударять в голову. И хмельная головушка потеряла связь с ногами: те начали выписывать кренделя и двигаться совершенно независимо от воли и желания Ильги. Они обрели полную свободу: хотели – вправо плелись, хотели – влево спотыкались, а ежели им вздумается, то и петлями бродили.